Я несмело возразил:
— Однако и байоннская коррида произвела на меня сильное впечатление.
С. сбоку, недоверчиво взглянул на меня.
— Гм… Кого же вы там видели?
— Ну, например, дон Ганеро.
— А-а! Это прекрасный, исключительный матадор. Сколько раз и как страшно его калечили быки, но он остался чуждым робости. Ганеро — любимец наследного принца. Это инфант первый дал ему, кавалерийскому офицеру, мысль выступить против быка верхом на лошади, согласно старым рыцарским легендам. Да, да, — Ганеро очень ценим аристократией арены… Кто же еще?
— Никанор Вияльта.
— О, вам посчастливилось, мой друг, — воскликнул оживленно господин С. — Замечательный матадор! Вне классов и сравнений. Многие мои знакомые — и я вместе с ними — мы считаем его первой шпагой Испании. Какая чистая, классическая работа!
Я поддержал от души:
— И какое изящество!
— Да, да. И какой глазомер! Какая точность!
— Какое спокойствие!
— Какая красота тела, поз и движений!
— Какая легкость, уверенность удара!
В моем собеседнике загорелась старая, пунцовая кровь предков. С большой готовностью, даже с увлечением он рассказал мне очень многое из жизни матадоров: об их обычаях, набожности и суевериях, об их боевых приемах и тренировке, о точном распорядке дня выступления, о подробностях костюма и о гонорарах. Но все это очень густо изложено в известной книге Бласко Ибаньеса «Кровь и песок», к которой я и отсылаю читателя.
Между прочим, я вскользь упомянул о mise a mort — о последней встрече быка и матадора, в которой смерть грозит обеим сторонам. Я сказал о том, как молниеносно скор и трудно уловим этот момент.
Господин С. быстро поднялся со стула. Он высокого роста, но в ту минуту почему-то показался мне выросшим на целую голову.
— Видите ли, — заговорил он горячо, — есть два способа нанесения быку смертельного удара. Один — когда эспада вызывает быка на атаку и принимает ее. Другой — когда он сам атакует.
— Вот поглядите… У меня в руке шпага, — господин С. легко и красиво стал en garde (в первую позицию фехтовальщика). — Бык кидается на меня, наклонив вниз голову, и открывает мне fente (место для удара). Я наношу его по верхней линии приемом кварта или сикста, как мне будет удобнее. (Он сделал быстрый выпад.) В другом случае, повернув плоско клинок, я наступаю и пронзаю быка по линии сверху вниз приемами септима или октава, судя по его положению. И, закончив эти слова блистательным ударом в пространство, господин С. остановился против меня с победоносным видом и разгоревшимися глазами. Я долил его стакан, и мы чокнулись за Никанора Вияльта. Потом я сказал, признаюсь, не без лукавства:
— Прекраснейшее зрелище — коррида, но ужасно жалко лошадей и противно видеть все подробности…
Господин С. как-то сразу увял и нехотя, слабо отмахнулся кистью руки.
— Ах, и не говорите. Варварство! Низменное и грубое развлечение! Я сам бываю на корридах только по обязанности, чтобы не огорчить добрых друзей отказом. Но, рассуждая теоретически, без этих несчастных лошадей коррида потеряла бы девять десятых своей жестокой прелести. Подумайте только: в лошади и в пикадоре, включая сюда и вес тяжелого седла, не менее трехсот, а то и триста двадцать, триста сорок кило. Но бык без всякого усилия, одним взмахом рогов, подбрасывает эту тяжесть в воздух и швыряет о землю. Тогда человек кажется в сравнении с ним жалкой щепкой. Вы видите много крови — лошадиной и бычьей. Но сейчас мужчина с бесстрашным сердцем предстанет прямо перед мордой свирепого животного, и, может быть, через секунду прольется его, человеческая, драгоценная кровь. И это видят и сознают все: и тысячи зрителей, и кадрилья, и сам стройный, элегантный, спокойный по внешности эспада… Да, тут есть что-то нелепое, но и героическое, вернее — нелепо-героическое. Особенно, когда подумаешь об одряхлении современного человечества.
— Говорят, — сказал я, — говорят, что уже вырабатывается испанским правительством проект о запрещении выводить лошадей на арену для этой беспощадной бойни?
— Говорят, — неохотно подтвердил господин С. — И эту гуманную меру нельзя не приветствовать.
— Несомненно, — согласился я. — Но народ? Что скажет народ, обожающий свою кровавую корриду? Примите во внимание тысячелетнюю наследственную привычку. Кроме того, южный темперамент, пылкие сердца…
Господин С. поглядел на меня серьезно, но где-то в глубине его зрачков я увидел тонкие искры насмешки. Он сказал внушительно:
— Я не отрицаю, конечно, страстности и нетерпеливости нашего национального характера. Но испанцы — это народ, в сущности, добрый, религиозный и законопослушный…
Мне вспомнился рассказ милого господина Пинья о том, как была подожжена байоннская арена.
Тут пришла моя очередь сказать «гм»… Но я сделал это со всей осторожностью, точно слегка откашлялся. |