О творчестве Куприна » Кулешов Ф.И. Творческий путь А. И. Куприна. 1883—1907
    » Глава I. В ночь после битвы

Одновременно с этим рассказом писалась повесть «Суламифь». Обращение к сюжету и образам, разработанным в «Суламифи», у Куприна было не случайно, а, можно сказать, закономерно, потому что задолго до создания этой повести он проявлял глубокий интерес к «Песни песней» Соломона. Еще летом 1897 года, непродолжительное время исполняя на Полесье службу псаломщика, Куприн внимательно читал Библию, в которой его заинтересовал и увлек библейский гимн любви — «Песнь песней». Любопытно, что эпиграфом к своей статье о Пушкине «Солнце поэзии русской», написанной в 1899 году, Куприн взял стих из «Песни песней»; она же упоминается писателем в рассказе «Больничный цветок» (1901) и других его произведениях. Уже после написания повести Куприн сказал в интервью газетному репортеру: «Я давно зачитывался, по-моему, одним из лучших произведений мировой литературы «Ширга-Ширим» — «Песнь песней», где так трогательно и поэтично мудрый царь Соломон поет о своей любви к маленькой красивой Сулхмири...»^<1> О том, что «Песнь песней» давно пленяет его, Куприн говорил Д. Мамину-Сибиряку осенью 1905 года: «Она пленяет меня силой чувства, поэзией и высоким творческим вдохновением. И я хотел бы, чтобы замечательное художественное произведение стало достоянием многих читателей, которые его совсем не знают»^<2>. Большие важные события, потрясавшие тогда Россию, на время заслонили собою тему, переживаемую им внутренне, и отдалили срок ее исполнения. С новой силой она овладела писателем ранней весной 1907 года. Этому способствовали и повторное чтение Библии в библиотеке Ф. Батюшкова в Даниловском, где жил тогда Куприн, и обстоятельство глубоко интимное: Куприн был в ту пору влюблен в Елизавету Морицевну Гейнрих, которая вскоре стала его женою^<3>.

Сосредоточившись на мысли о «Суламифи», Куприн в сентябре 1907 года занялся собиранием нужных ему материалов, изучением научных работ, посвященных древнему Востоку. На помощь ему пришел его друг Ф. Батюшков, по просьбе Куприна приславший в Даниловское ряд книг: «Историю израильского народа» и «Песнь песней» Э. Ренана, «Славянские сказания о Соломоне и Китаврасе» А. Н. Веселовского, «Драгоценные камни, их свойства, местонахождение и употребления» М. И. Пыляева, энциклопедические справочники и т. д. 26 сентября Куприн написал Ф. Батюшкову: «Драгоценные камни» ты мне пришлешь. Теперь я сажусь (сейчас) за писание»^<4>. Пятью днями позже он сообщает В. Тихонову, что роется в Библии Ренане, Веселовском и Пыляеве, потому что сейчас пишет «не то историческую поэму, не то легенду <...> о любви Соломона к Суламифи...»^<5>. По-видимому, работа над «Суламифью» была завершена к началу ноября 1907 года, после чего Куприн из Даниловского приехал в Петербург (5 ноября он сообщал Ф. Батюшкову: «Я скоро вернусь в Петербург, во всяком случае не позже 12-го»). В январе 1908 года повесть появилась в печати^<6>.

Сюжет библейской «Песни песней» сохранен в «Суламифи» почти в неприкосновенности, но все-таки в структуру своей повести, в описания природы и предметного окружения героев, в их изображение и авторскую характеристику Куприн внес немало такого, что находится за пределами поэтического памятника древности и что он, очевидно, творчески домыслил. Вот, например, палестинский пейзаж, как бы увиденный глазами Соломона с вершины высокой горы: «...глаза, затененные глубокой мыслью, не мигая устремлены на восток, в сторону Мертвого моря — туда, где из-за круглой вершины Аназе восходит в пламени зари солнце. Утренний ветер дует с востока и разносит аромат цветущего винограда — тонкий аромат резеды и вареного вина. Темные кипарисы важно раскачивают тонкими верхушками и льют свое смолистое дыхание. Торопливо переговариваются серебряно-зеленые листы оливы» (V, 15).

Этих и им подобных описаний в «Песни песней», разумеется, нет; природу Палестины автор «Суламифи» воочию никогда не наблюдал, ибо в странах Востока ни разу не был; пейзажная картина рождена фантазией художника, нарисована его воображением, хотя в процессе создания она, вероятно, мысленно соотносилась и с живыми крымскими впечатлениями и зрительно-эмоциональным опытом писателя.

Куприн дает развернутые сцены из древнейших мистерий об Озирисе и Изиде (в десятой и одиннадцатой главах), помогающие воссозданию картины нравов, обычаев и верований людей далекой Иудеи. Той же цели, по замыслу писателя, призван служить подробный рассказ о сказочном великолепии жизни иудейского царя. Авторские описания того, как выглядит внутреннее убранство дворца Соломона, с какою роскошью отделаны в нем стены, пол и потолок, что представляет собою трон, на котором царь восседал в судилище,— эти описания отличаются поэтичностью и точностью. Однако они, может быть, излишне пространны и детализированы, перегружены восточно-экзотическими и библейскими именами. При чтении повести несколько утомляет длинный перечень драгоценных камней с объяснением их волшебных свойств (в главе восьмой), наименования редких благовоний, тканей, меховых изделий, одежды, утвари, посуды, предметов заморской торговли египтян, сведения о числе выездных лошадей, мулов, золоченых колесниц, дворцовой охраны, воинов и оружия, подробное исчисление того, сколько и какого материала ушло на возведение дворца в Иерусалиме и великого храма на горе Мориа.

Куприну волей-неволей приходилось прибегать в «Суламифи» к необычайно усложненной синтаксической форме выражения, вообще не свойственной его стилю, употреблять пространные фразы и целые периоды, например, при описании Соломона: «Он любил белолицых, черноглазых, красногубых хеттеянок за их яркую, но мгновенную красоту, которая так же рано и прелестно расцветает и так же быстро вянет, как цветок нарцисса; смуглых, высоких, пламенных филистимлянок с жесткими курчавыми волосами, носивших золотые звенящие запястья на кистях рук, золотые обручи на плечах, а на обеих щиколотках широкие браслеты, соединенные тонкой цепочкой; нежных, маленьких, гибких аммореянок, сложенных без упрека,— их верность и покорность в любви вошли в пословицу; женщин из Ассирии, удлинявших красками свои глаза и вытравливавших синие звезды на лбу и на щеках; образованных, веселых и остроумных дочерей Сидона, умевших хорошо петь, танцевать, а также играть на арфах, лютнях и флейтах под аккомпанемент бубна; желтокожих египтянок, неутомимых в любви и безумных в ревности; сладострастных вавилонянок, у которых все тело под одеждой было гладко, как мрамор, потому что они особой пастой истребляли на нем волосы; дев Бактрии, красивших волосы и ногти в огненно-красный цвет и носивших шальвары; молчаливых, застенчивых моавитянок, у которых роскошные груди были прохладны в самые жаркие летние ночи; беспечных и расточительных аммонитянок с огненными волосами и с телом такой белизны, что оно светилось во тьме; хрупких голубоглазых женщин с льняными волосами и нежным запахом кожи, которых привозили с севера, через Баальбек, и язык которых был непонятен для всех живущих в Палестине» (V, 10).

Такая детализация и связанные с нею обороты речи отягчают повествование, мешают стремительности развития сюжета и стройности целого, несколько отвлекают читателя от основной сюжетной линии рассказа.

Автор живописует Соломона преимущественно таким, каков он и в библии,— этот величайший мудрец своего времени, философ и мыслитель, вдохновенный поэт, оставивший после себя три тысячи притчей и свыше тысячи песен. Он предстает в повести и как всемогущий царь, и как умный политик и дипломат, и как справедливый и проницательный судья, мудро разрешающий самые запутанные и сложные дела и споры. Соломон, конечно, идеализирован в духе традиционно-библейских сказаний о нем. И авторская характеристика его личности, и рассказ о его деяниях, и описание его внешнего облика, его портрета стилизованы под напевно-величавый слог и торжественную лексику восточных песнопений — с обилием в них гипербол и уподоблений, с эффектнояркими сравнениями и параллелизмами, с нарочитым сгущением и резкой контрастностью красок: у Соломона белое лицо, иссиня-черные волосы и пунцово-красные — «точно яркая алая лента» — губы...». «Глаза же у царя были темны, как самый темный агат, как небо в безлунную летнюю ночь, а ресницы, разверзавшиеся стрелами вверх и вниз, походили на черные лучи вокруг черных звезд. И не было человека во вселенной, который мог бы выдержать взгляд Соломона, не потупив своих глаз. И молнии гнева в очах царя повергали людей на землю» (V, 11). Соломон жесток и безжалостен к тем, кто заподозрен им в посягательстве на его права неограниченного владыки и деспота, но он и добр к людям. В обрисовке героя видно стремление писателя психологически усложнить образ и акцентировать в нем индивидуально-человеческие, земные черты и тем приблизить к читателю легендарную личность иудейского царя, очеловечить его.

Сдержанно, скупо, немногословно переданы душевные страдания, большое человеческое горе Соломона после внезапной гибели любимой им Суламифи: «...сердце его сжалось от печали и страха <...> И, помолчав так долго, что писцы в тревоге затаили дыхание, он сказал:

— Оставьте меня одного. — И весь день, до первых вечерних теней, оставался царь один на один со своими мыслями, и никто не осмелился войти в громадную, пустую залу судилища» (V, 56). Тут — печаль, и скорбь, и боль уже не царя, а просто человека.

Человек огромной воли, могучего ума — таков купринский Соломон. Сильные человеческие характеры и глубокие страсти — эти два момента, особенно поразившие его художественное воображение при чтении «Песни песней» — изображены и раскрыты в «Суламифи».

Живое, горячее пламя живой любви пробудила в царе не сладострастная и ревнивая красавица Астис, и не царица Савская, превосходившая всех женщин мира красотою, мудростью и богатством, и не красивые дочери восточных царей, а обыкновенная девушка из бедной семьи — дочь виноградаря, наивная и робкая, скромная и беззаботно-жизнерадостная Суламифь. Ее именем названа эта своеобразная восточная поэма, она — главная ее героиня. В повести о Суламифи нежный девичий образ поднят до необыкновенной поэтичности. В изображении Суламифи писатель стремился к более полному, чем в библии, раскрытию ее характера и к четкой портретной выразительности, что придало библейской героине черты реально-живого женского образа. Она раскрывается всесторонне — в поступках и поведении, в своих мечтах и желаниях, в беседах с возлюбленным и вревнивой ненависти к ней царицы Астис, в авторской оценке и в восхищенном восприятии Соломона.

Ее внешний облик, в отличие от внешности иудейского царя, создан в повести строго реалистическими средствами и приемами письма: «Невыразимо прекрасно ее смуглое и яркое лицо. Тяжелые, густые темно-рыжие волосы, в которые она воткнула два цветка алого мака, упругими бесчисленными кудрями покрывают ее плечи и разбегаются по спине и пламенеют, пронзенные лучами солнца, как золотой пурпур. Самодельное ожерелье из каких-то ярких сухих ягод трогательно и невинно обвивает в два раза ее темную, высокую, тонкую шею» (У,16).