О творчестве Куприна » Кулешов Ф.И. Творческий путь А. И. Куприна. 1883—1907
    » Глава VI. В дали от Родины

В декабре 1919 года эмигранты предприняли издание в Гельсингфорсе газеты «Новая русская жизнь». Газета громко именовала себя «органом русской освободительной национально-государственной мысли». Официальным ее редактором-издателем был некто Г. А. Григорков. Куприн, не входивший в состав редакционной коллегии, фактически был близок к руководству этой газетой.

В «Новой русской жизни» он выступил преимущественно в качестве фельетониста. Начиная буквально с первого номера, он некоторое время вел ежедневный фельетон «Памятная книжка». От фельетонов и газетных статей Куприна, периодически печатавшихся в течение почти восьми месяцев его добровольного изгнания, сильно исходил дух антибольшевизма. Так, один из первых его фельетонов «Королевские штаны» (январь, 1920) был направлен против продразверстки и политики военного коммунизма, осуществление которой — как ему казалось — сделает современную Россию раздетой, совершенно голой. Уподобляя родину после революции голому королю из сказки Андерсена, Куприн невольно сознается в собственном бессилии что-либо изменить в покинутой им стране^<1>.

Действительно, многочисленные газетные выступления Куприна были криком «в пустое пространство». Он понимал это — и все-таки не переставал писать. На стыке 1919—1920 годов одна за другой появлялись статьи: «Белое с голубым», «Пролетарская поэзия», «Христоборцы», «Круговорот», «Бескровная», «Слово — закон», «Капитаны Тушины» и др. Некоторым публицистическим по духу материалам Куприн стремился придать беллетризованную форму. Например, фельетон «Тыловые разговоры» написан в виде отдельных сценок-диалогов; их всего восемь, причем три из них — диалог о причинах поражения армии Юденича и ее поспешного бегства под натиском Красной армии. «Тыловые разговоры» кончаются такой беседой двух эмигрантов:

«—Никак не могу понять причины этого внезапного отступления.

— Не можете? А между тем дело ясное, как палец: черносотенство. В войсках шла самая открытая пропаганда монархизма. Солдат призывали к еврейским погромам и грабежам населения. К демократически настроенному полное недоверие. Вот вам и крах»^<2>.

Иногда своим мыслям на злобу дня Куприн для разнообразия придавал форму маленькой пьесы-шутки. Так написан фельетон «Через десять лет» и иронически назван «сильно-драматической пьесой в одном действии» и «боевиком сезона»^<3>. Свое авторство Куприн нередко скрывал псевдонимом «Али-Хан».

Этот псевдоним — не только под названной пьеской и отдельными фельетонами, но и под стихами. Его стихи в «Новой русской жизни» тоже в некоторых случаях носят политический характер, например, напечатанные в феврале 1920 года «Весна» и «Рай рабов». Главенствующая эмоциональная атмосфера «финляндских» стихотворений — печаль, грусть, едкая горечь и душевная подавленность. Точно не находя себе места в потоке ежедневной жизни, Куприн, оглянувшись назад, с безотчетной грустью думает о будущем и не видит в нем ничего утешительного.

В тоне глубокой элегичности выдержано лирическое стихотворение Куприна с названием «Закат»:

Вообще же большинство стихотворений, написанных Куприным в Финляндии, не связаны непосредственно с общественно-политическими событиями времени, этим они отличаются от его статей и фельетонов, насквозь тенденциозных, лишенных исторической достоверности и объективности.

Парадоксально: когда проф. К. Тиандер, тоже находившийся в Финляндии, выступил в апреле 1920 года в печати с призывом к эмигрантам вернуться в Советскую Россию, Куприн в фельетоне «Самогуб» неодобрительно отозвался об инициативе этого ученого, считая ее преждевременной^<5>. Лично он предпочел воздержаться от подобного шага. Свою публицистическую работу в «Новой русской жизни» Куприн позже назовет «идиотской»^<6>.

Чем больше Куприн писал о России, тем больше он запутывался и глубже увязал в эмигрантском болоте и загораживал себе дорогу к скорому возвращению на родину. А между тем пребывание в Финляндии становилось невмоготу. Средства к существованию были скудные: статьями, фельетонами да случайными стихами он зарабатывал не много. Беллетристикой занимался лишь изредка, за все это время он написал рассказы «Лимонная корка» и «Сказка» и опубликовал апокриф «Пегие лошади».

Сильно тяготили и отравляли жизнь нелепые ограничения на передвижение по Финляндии. Дело доходило до того, что для поездки из Гельсингфорса к Репину в «Пенаты» Куприн должен был «каждый раз выпрашивать разрешение на недельный срок у финских властей»^<7>. Сознание своей неволи, ограничения в правах и возможностях угнетали Куприна. В письме к И. Репину от 29 февраля 1920 года он жалуется на то, что невозможность чувствовать себя свободным в конец отравляет и без того унылое существование: «Господи! Как хочется — не поехать — а только внутри себя чувствовать: „вот захочу и поеду!“ Кто же поверит и поймет, что эта тюрьма, насилие над личностью, запрет двигаться для нас страшнее боли и голода?»^<8>

Необходимо было решить, где обосноваться на более продолжительное время и в лучших условиях. Уже в конце февраля 1920 года сложилось решение покинуть Финляндию. «Думаю уехать в Америку»,— сообщает он Репину 29 февраля, а некоторое время спустя пишет ему же: «Не моя воля, но сама судьба наполняет ветром паруса нашего корабля и гонит его в Европу. Газета «Новая русская жизнь» скоро кончится. Финский паспорт у меня лишь до 1 июня, а после этого срока будут позволять жить лишь гомеопатическими дозами, и придется мне через день бегать по канцеляриям, стукаться лбом, умоляя о продлении...»^<9>

Правда, по истечении названного срока ему все-таки выдали очередной финский паспорт^<10>. Но еще до того Куприн стал хлопотать о получении нужных документов для выезда из Финляндии. «Особый комитет по делам русских в Финляндии» выдал Куприну 15 апреля 1920 года годичный паспорт с правом «на свободный проезд за границу»^<11>. Куда же все-таки ехать? «Есть три дороги — Берлин, Париж, Прага,— делится Куприн своими планами с И. Репиным.— На столбе, под именем городов, что-то написано. Но я русский малограмотный витязь, плохо разбираю, кручу головой и чешу в затылке. А главное, мысль одна: „домой ба!“»^<12>. Куприн не обольщал себя сладкими иллюзиями относительно своего будущего: он предчувствовал, что везде, кроме России, ему будет неуютно и голодно, и «тоска будет повсюду». Наконец, в начале июля 1920 года Куприн с семьей выехал из Финляндии. 17 июля он был в Гулле, о чем сделана пометка в его паспорте, а 22 числа в том же документе появилась печать «Российского генерального консульства в Париже».

3

Сначала Куприн снял в Париже сравнительно просторную квартиру на бульваре Босежур. Очень скоро, однако, он был вынужден сменить ее на дешевую, маленькую, бедно обставленную комнату в шестнадцатом округе французской столицы. «Мы живем в подвальном этаже,— сообщал Куприн своей сестре на родину,— у нас снаружи палисадник с квадратную сажень и в нем плющ. Пробовал посадить в нем цветы, но земля какая-то неродимая, мертвая, ничего не поделаешь»^<13>. Прижиться на такой вот «неродимой, мертвой земле», пустить поглубже корни в чужую и чуждую почву оказалось для Куприна делом не только не легким, но практически не возможным. Это он понял с первых дней.