|
- Рассказывай! Тоже мастер врать. Наверно, валялся у какой-нибудь.
- Нюничка! - восклицает поручик укоризненно и, оставив есть, прижимает руки - в одной из них вилка с куском колбасы - к груди. - Чтобы я? О, как ты меня мало знаешь. Я скорее дам голову на отсечение, чем позволю себе подобное. Когда я тот раз от тебя ушел, то так мне горько было, так обидно! Иду я по улице и, можешь себе представить, заливаюсь слезами. Господи, думаю, и я позволил себе нанести ей оскорбление. Ко-му-у! Ей! Единственной женщине, которую я люблю так свято, так безумно...
- Хорошо поёшь, - вставляет польщенная, хотя все еще немного недоверчивая хозяйка.
- Да! Ты не веришь мне! - возражает поручик с тихим, но глубоким трагизмом. - Ну что ж, я заслужил это. А я каждую ночь приходил под твои окна и в душе творил молитву за тебя. - Поручик быстро опрокидывает рюмку, закусывает и продолжает с набитым ртом и со слезящимися глазами: - И я все думал: что, если бы случился вдруг пожар или напали разбойники? Я бы тогда доказал тебе. Я бы с радостью отдал за тебя жизнь... Увы, она и так недолга, - вздыхает он. - Дни мои сочтены...
В это время хозяйка роется в кошельке.
- Скажите пожалуйста! - возражает она с кокетливой насмешкой. - Адька, вот тебе деньги, сбегай к Василь Василичу за бутылкой пива. Только скажи, чтобы свежего. Живо!
Завтрак уже окончен, бигос съеден и пиво выпито, когда появляется развращенный гимназист приготовительного класса Ромка, весь в мелу и в чернилах. Еще в дверях он оттопыривает губы и делает сердитые глаза. Потом швыряет ранец на пол и начинает завывать:
- Да-а... без меня все поели. Я голодный, как со-ба-а-ака...
- А у меня еще есть, а я тебе не дам, - дразнит его Адька, показывая издали тарелку.
- Да-а-а... Это сви-инство, - тянет Ромка. - Мама, вели А-адьке...
- Молчать! - вскрикивает пронзительно Анна Фридриховна. - Ты бы еще до ночи шлялся. Вот тебе пятачок. Купи колбасы, и довольно с тебя.
- Да-а, пятачок! Сами с Валерьяном Иванычем бигос едят, а меня учиться заставляют. Я, как соба-а-а...
- Вон! - кричит Анна Фридриховна страшным голосом, и Ромка поспешно исчезает. Однако он успевает схватить с полу ранец: в голове у него мгновенно родилась мысль - пойти продать свои учебники на толкучке. В дверях он сталкивается со старшей сестрой Алечкой и, пользуясь случаем, щиплет ее больно за руку. Алечка входит, громко жалуясь:
- Мама, вели Ромке, чтобы он не щипался.
Она хорошенькая тринадцатилетняя девочка, начинающая рано формироваться. Она желто-смуглая брюнетка, с прелестными, но не детскими темными глазами. Губы у нее красные, полные и блестящие, и над верхней губкой, слегка зачерненной легким пушком, две милые родинки. Она общая любимица в номерах. Мужчины дарят ей конфеты, часто зазывают к себе, целуют и говорят бесстыдные вещи. Она все знает, что может знать взрослая девушка, но никогда в этих случаях не краснеет, а только опускает вниз свои черные длинные ресницы, бросающие синие тени на янтарные щеки, и улыбается странной, скромной, нежной и в то же время сладострастной какой-то ожидающей улыбкой. Ее лучшая приятельница - девица Женя, квартирующая в номере двенадцатом, тихая, аккуратная в плате за квартиру, полная блондинка, которую содержит какой-то купец-дровяник, но которая в свободные дни водит к себе кавалеров с улицы. Эту особу Анна Фридриховна весьма уважает и говорит про нее: «Ну что ж, что Женечка девка, зато она женщина самостоятельная».
Увидев, что завтрак съеден, Алечка вдруг делает одну из своих принужденных улыбок и говорит тонким голоском, громко и несколько театрально:
- А, вы уже позавтракали. Я опоздала. Мама, можно мне пойти к Евгении Николаевне?
- Ах, иди, куда хочешь!
- Мерси.
Она уходит. После завтрака водворяется полный мир. Поручик шепчет на ухо вдове самые пылкие слова и жмет ей под столом круглое колено, а она, раскрасневшись от еды и от пива, то прижимается к нему плечом, то отталкивает его и стонет с нервным смешком:
- Да Валерьян! Да бесстыдник! Дети!
Адька и Эдька смотрят на них, засунув пальцы в рот и широко разинув глаза. Мать вдруг набрасывается на них:
- Идите гулять, лаборданцы. Й-я вас. Расселись, точно в музее. Марш, живо!
- Когда я не хочу гулять, - гудит Адька.
- Я не хоц-у-у.
- Я вот вам дам - не хочу. Две копейки на леденцы - и марш!
Она запирает за ними дверь, садится к поручику на колени, и они начинают целоваться.
- Ты сердишься, мое золотце? - шепчет ей на ухо поручик.
Но в дверь стучат. Приходится отпирать. Входит новая горничная, высокая, мрачная, одноглазая женщина, и говорит хрипло, с свирепым выражением лица:
- Там двенадцатый номер самовар требует, и чай, и сахар.
Анна Фридриховна нетерпеливо выдает все, что нужно. Поручик, раскинувшийся на диване, говорит томно:
- Я бы отдохнул немного, Нюничка. Нет ли свободного номера? Здесь все люди толкутся.
Свободный номер оказывается только один - пятый, и они отправляются туда. Номер в одно окно, темный, узкий и длинный, как кегельбан. Кровать, комод, облупленный коричневый умывальник и ночной столик составляют всю его меблировку. Хозяйка и поручик опять начинают целоваться, причем стонут, как голуби весною на крыше.
- Нюничка, если ты меня любишь, мое сокровище, пошли за папиросами «Плезир», шесть копеек десяток, - вкрадчиво говорит поручик, раздеваясь.
- Потом...
Весенний вечер быстро темнеет, и вот на дворе уже ночь. В окно слышны свистки пароходов на Днепре, и скользит далекий запах травы, пыли, сирени, нагретого камня. Вода звонкими каплями мерно падает внутри умывальника. Но в дверь опять стучатся.
- Кто там? Какого черта все шляетесь? - кричит разбуженная Анна Фридриховна. Она босиком вскакивает с кровати и гневно распахивает дверь. - Ну, что еще нужно? |
