Разбуженный тишиною Яворский проснулся и быстро сел на диване. Он долго протирал глаза и скреб затылок и, наконец, недовольно уставился на жену.
— Ложись спать, Люба,— сказал он отрывисто и хрипло.— Черт знает что такое! И о чем это, я не понимаю, целую ночь разговаривать? Все равно путного ничего нет.— Яворский опять почесался и покосился на Шахова.— Ложись вот на мое место, а я сидеть буду.
Он приподнялся.
— Нет, нет, Саша, я все равно не могу заснуть. Лежи, пожалуйста,— возразила Любовь Ивановна. Яворский вдруг грубо схватил ее за руку.
— А я тебе говорю — ложись, и, стало быть, ты должна лечь! — закричал он озлобленно и выкатывая глаза.— Я не позволю, черт возьми, чтобы моя жена третью ночь по каким-то уголкам шепталась... Здесь не номера, черт возьми! Ложись же... Этого себе порядочный человек не позволит, чтобы развращать замужнюю женщину. Ложись!
Он с силой дернул кверху руку Любови Ивановны и толкнул при этом локтем Шахова. Художник вспыхнул и вскочил с места.
— Послушайте! — воскликнул он гневно, — я не знаю, что вы называете порядочностью, но, по-моему, насилие над...
Но ему не дала договорить Любовь Ивановна. Испуганная, дрожащая, она бессознательно положила ему руку на плечо и умоляюще шептала:
— Ради бога! Ради бога...
Шахов стиснул зубы и молча вышел на платформу.
Ночь была теплая и мягко-влажная. Ветер дул прямо в лицо. Пахло сажей. Видно было, как из трубы паровоза, точно гигантские клубы ваты, валил дым и неподвижно застывал в воздухе. Ближе к паровозу эти клубы, вспыхивая, окрашивались ярким пурпуром, и чем дальше, тем мерцали все более и более слабыми тонами. Шахов задумался. Его попеременно волновали: то жалость и нежность к Любови Ивановне, то гнев против ее мужа. Ему было невыразимо грустно при мысли, что через два-три часа он должен ехать в сторону и уже никогда больше не возобновится встреча с этой очаровательной женщиной... Что с ней будет? Чем она удовлетворится? Найдется ли у нее какой-нибудь исход? Покорится ли она своей участи полурабы, полуналожницы, или,— об этом Шахов боялся думать,— или она дойдет наконец до унижения адюльтера под самым носом ревнивого мужа? Шахов и не заметил, как простоял около получаса на платформе. Опять замелькали огни большой станции. Поезд застучал на стыках поворотов и остановился. «Станция Бирзула. Поезд стоит час и десять минут!» — прокричал кондуктор, проходя вдоль вагонов. Шахов машинально засмотрелся на вокзальную суету и вздрогнул, когда услышал сзади себя произнесенным свое имя.
— Леонид Павлович!
Он обернулся. Это была Любовь Ивановна. Инстинктивно он протянул ей руки. Она отдала ему свои и отвечала на его пожатие долгим пожатием, глядя молча ему в глаза.
— Леонид Павлович,— быстро и взволнованно заговорила она. — Только десять минут свободных. Мне бы хотелось... Только, ради бога, не откажите... Мне давно... никогда не было так хорошо, как с вами... Может быть, мы больше не увидимся. Так я хотела вас просить взять на память... Это мое самое любимое кольцо... и главное — собственное... Пожалуйста!..
И она, торопясь и конфузясь, сняла с пальца маленькое колечко с черным жемчугом, осыпанным брильянтиками.
— Дорогая моя Любовь Ивановна, как все у вас хорошо! — воскликнул Шахов. Он был растроган и чувствовал, что слезы щиплют ему глаза.— Дорогая моя, зачем мы с вами так случайно встретились? Боже мой! Как судьба иногда зло распоряжается! Я не клянусь: ведь вы знаете, что мы никогда друг другу не солгали бы. Но я ни разу, ни разу еще в моей жизни не встречал такого чудного существа, как вы. И главное, мы с вами как будто нарочно друг для друга созданы... Простите, я, может быть, говорю глупости, но я так взволнован, — так счастлив и... так несчастлив в то же время. Бывает, что два человека, как две половины одной вазы... Ведь сколько половин этих на свете, а только две сойдутся. Благодарю вас за кольцо. Я, конечно, его беру, хотя и так я всегда бы вас помнил... Только, боже мой, зачем не раньше мы с вами встретились!
И он держал в своих руках и нежно сжимал ее руки.
— Да,— сказала она, улыбаясь глазами, полными слез,— судьба иногда нарочно смеется. Смотрите: стоят два поезда. Встретились они и разойдутся, а из окон два человека друг на друга смотрят и глазами провожают, пока не скроются из виду. А может быть... эти два человека... такое бы счастье дали друг другу... такое счастье... Она замолчала, потому что боялась разрыдаться.
— Второй звонок! Бирзула — Жмеринка! Поезд стоит на втором пути-и! — закричал в зале первого класса протяжный голос.
Внезапно дерзкая мысль осенила Шахова.
— Любовь Ивановна! Люба! — сказал он, задыхаясь.— Садимся сейчас на этот поезд и обратно. Ради бога, милая. Ведь целая жизнь счастья. Люба!
Несколько секунд она молчала, низко опустив голову. Но вдруг подняла на него глаза и ответила:
— Я согласна.
В одно мгновение Шахов уже был на полотне и на руках бережно переносил Любовь Ивановну на платформу другого поезда. Раздался третий звонок.
— Кондуктор! — торопливо крикнул Шахов, сбегая по ступенькам с платформы.— Вот в этом вагоне с той стороны сидит господин... Полный, в бакенбардах, в фуражке с бархатным черным околышем. Скажите ему, что барыня села и уехала благополучно с художником. Возьмите себе на чай.
Свисток на станции. Свисток на паровозе. Поезд тронулся.
На платформе никого не было, кроме Шахова и Любови Ивановны.
— Люба, навсегда? На всю жизнь? — спросил Шахов, обвивая рукой ее талию.
Она не сказала ни слова и спрятала свое лицо у него на груди.
<1894> |