Куприн Александр Иванович
 VelChel.ru 
Биография
Хронология
Галерея
Семья
Фильмы Куприна
Памятники Куприну
Афоризмы Куприна
Повести и романы
Рассказы
Хронология рассказов
Переводы
Рассказы для детей
Сатира и юмор
Очерки
Статьи и фельетоны
Воспоминания
О творчестве Куприна
Об авторе
  Катаев В.Б. Куприн: биобиблиографическая справка
  Берков П.Н. Александр Иванович Куприн
  … Глава первая
  … Глава вторая
  … Глава третья
  … Глава четвертая
  … Глава пятая
… Глава шестая
  … Глава седьмая
  … Глава восьмая
  … Глава девятая
  … Глава десятая
  … Глава одиннадцатая
  … Глава двенадцатая
  … Глава тринадцатая
  Бунин И.А. Куприн
  Воспоминания об А. И. Куприне
  Куприна Ксения. Куприн - мой отец
  Куприна-Иорданская М. К. Годы молодости
  Михайлов О.М. Куприн
  Чуковский К. Куприн
Ссылки
 
Куприн Александр Иванович

Об авторе » Берков П.Н. Александр Иванович Куприн » Глава шестая

Глава шестая

«События в Севастополе»


В письме к Ф. Д. Батюшкову от 28 августа 1904 г., еще до окончания "Поединка", Куприн характеризовал свой роман как "главный - девятый вал", как "последний экзамен". Оценка эта несомненно была правильной: "Поединок" оказался наиболее зрелым и сильным из произведений Куприна того периода, да и не только того периода. Хотя "Яма" имела более шумный успех, была сопровождена "большей прессой", но и по художественным достоинствам и по идейному значению "Поединок" безусловно стоит выше. В "Поединке", дописывавшемся в революционные месяцы 1905 г., сказались с исключительной силой и общественный подъем, и рост политического сознания Куприна, и вдохновляющее влияние Горького.

В течение ближайшего периода Куприн полностью находился в сфере идейного воздействия Горького. Особенно заметно было это во время революционных событий конца 1905 г. Куприн жил тогда в Крыму, в Балаклаве, где написал рассказы "Штабс-капитан Рыбников", "Сны", "Тост" и начал работу над циклом очерков "Листригоны". Его произведения этого периода проникнуты бодрым, революционным настроением. Оно ощущается в оценке событий Русско-японской войны в "Штабс-капитане Рыбникове" и особенно - в заключительных словах "Снов": "Я верю: кончается сон, и идет пробуждение. Мы просыпаемся при свете огненной и кровавой зари. Но это (*68) заря не ночи, а утра. Светлеет небо над нами, утренний ветер шумит в деревьях! Бегут темные ночные призраки. Товарищи! Идет день свободы!

"Вечная слава тем, кто нас будит от кровавых снов. "Вечная память страдальческим теням" (VIII, 250). В это время Куприн проявляет исключительную политическую активность: он выступает на студенческих вечерах с чтением наиболее остро звучавших в тогдашних условиях отрывков из "Поединка", выставляет свою кандидатуру в выборщики в первую Государственную думу от г. Петербурга, устанавливает связи с революционными матросами Черноморского флота, для чего ежедневно ездит из Балаклавы в Севастополь; в глазах правительственных чиновников он становится фигурой неблагонадежной - за ним устанавливается негласный полицейский надзор. С ним знакомится лейтенант Шмидт, герой революционного броненосца "Очаков", и выражает ему свое восхищение "Поединком".1 В июле 1905 г. Горький с явным сочувствием писал одному своему корреспонденту: "Куприн на-днях едет на Кавказ, ему охота поступить командиром на "Потемкина".. .".2

Из одного печатного признания Куприна в декабре 1905 г. видно, что он внимательно читал статьи Горького "Заметки о мещанстве", печатавшиеся в первой легальной большевистской газете "Новая жизнь". Это значит, что Куприн тогда следил и за большевистской печатью.

В это время он глубоко осмысляет волновавший всех тогдашних передовых писателей вопрос о роли искусства в революционной борьбе. Он приходит к выводу, что только такое искусство прекрасно и правдиво, которое способно пробуждать в людях волю к борьбе, волю к революции, что только то искусство подлинно, которое заражает людей страстью борьбы за свою свободу. Через несколько месяцев, в 1906 г., отвечая на анкету газеты "Свобода и жизнь" об отношении литературы к революции, Куприн написал притчу, которую позднее печатал под заглавием "Искусство".

У одного гениального скульптора спросили:

- Как согласовать искусство с революцией? (*69) Он отдернул занавеску и сказал:

- Смотрите.

И показал им мраморную фигуру, которая представляла раба, разрывающего оковы страшными усилиями мышц всего тела.

И один из глядевших сказал:

- Как это прекрасно!

Другой сказал:

- Как это правдиво!

Но третий воскликнул:

- О, я теперь понимаю радость борьбы!".3

В этой короткой и на первый взгляд непритязательной притче Куприн выразил глубокую и верную идею, - что в истинно великих произведениях искусства гармонично сочетается высокая художественность, жизненная правдивость и могучая воспитательная сила. Эта правильная мысль созрела у Куприна как в результате общения с М. Горьким, так, в особенности, в итоге непосредственного наблюдения революционных событий 1905 года и обобщения их смысла. Можно даже предположить, что определенный момент этих событий имел решающее значение в формировании тогдашних революционно-эстетических взглядов Куприна.

15 ноября 1905 г. Куприн был свидетелем жуткой по своей дикости и зверству расправы, учиненной по приказу командовавшего Черноморским флотом вице-адмирала Г. П. Чухнина над матросами восставшего крейсера "Очаков". Под непосредственным впечатлением виденного Куприн сразу же написал в издававшуюся в Петербурге газету "Наша жизнь" подробную корреспонденцию, в которой с исключительной силой и страстностью, с жгучей болью и гневом сообщал русской общественности о новом кровавом преступлении царских прислужников.

Возмущенное чувство человека, негодование писателя-гражданина пронизывает каждую строчку статьи Куприна. Навыки газетного репортера, приобретенные в молодые годы, умение схватывать и точно фиксировать самое основное, самое важное, искусство очеркиста, свободного от ремесленного "фотографизма" и внося-(*70)щего, по словам Горького, "много от себя", от своих переживаний, своих размышлений, уверенное мастерство зрелого писателя помогли Куприну найти нужные слова и формулировки, найти единственно необходимый для такой статьи тон - тон беспощадного, яростного разоблачения, смешанного порою с горьким сарказмом. Вот как начинается статья Куприна:

"Ночь 15 ноября. Не буду говорить о подробностях, предшествовавших тому костру из человеческого мяса, которым адмирал Чухнин увековечил свое имя во всемирной истории. Они известны из газет; вкратце: - матросский митинг, выстрелы в Писаревского и одного пехотного офицера, отложение экипажей от армии, присяга и измена брестцев, Шмидт поднимает на "Очакове" сигнал: "Командую Черноморским флотом", великолепно безукоризненное поведение матросов по отношению к жителям Севастополя и, наконец, первые предательские выстрелы с батарей в барку, подходившую к "Очакову" с провиантом. Но должен оговориться. Длинная, по-жандармски бессмысленная статья о финале этой беспримерной трагедии, помещенная в "Крымском вестнике", набиралась и печаталась под взведенными курками ружей. Я не смею судить редактора г. Спиро за то, что в нем нехватило мужества предпочесть смерть насилию над словом. Для героизма есть тоже свои ступени. Но лучше бы он попросил авторов, адъютантов из штаба Чухнина, подписаться под этой статьею. Путь верный: подпись льстит авторскому самолюбию".4

Описывая свою поездку из Балаклавы в Севастополь, "в город, объятый пламенем революции", откуда, "одуревшие от ужаса", бежали жители, Куприн делает точные, сжатые зарисовки:

"Вскоре стемнело. Нам навстречу беспрерывно ехали коляски, дроги, телеги. Чувствовалась уже за 15 верст паника. На экипажах навалена всяческая рухлядь, собранная кое-как впопыхах. В этом было много жуткого. Точно кошмарный обрывок из картины переселения народов, гонимых страхом смерти. Сцеплялись колеса с колесами(*71), люди ругались с озлоблением, со стучащими зубами. Ни у кого не было огней. Наступила ночь. Справа от нас над горизонтом по черному небу двигались беспрерывно прямые, белые лучи прожекторов, точно световые щупальцы... "Дорога к Севастополю идет в гору. Когда мы поднялись на нее, то увидели огромный дым от огромного пожара. Весь город был залит электрическим светом прожекторов, и в этом мертвом, голубоватом свете клубы дыма казались белыми, круглыми и неподвижными. Город точно умер. Встречались только отряды солдат" (стр.235).

Совершенно естественно, что Куприн со своим спутником прежде всего поспешили посмотреть пожар "Очакова".

"Отправились на Приморский бульвар, расположенный вдоль бухты. Против ожидания, туда пускали свободно, чуть ли не предупредительно. Адмирал Чухнин хотел показать всему городу пример жестокой расправы с бунтовщиками. Это тот самый адмирал Чухнин, который некогда входил в иностранные порты с повешенными матросами, болтавшимися на фоке" (стр. 235).

Далее следуют страницы, которые нельзя ни сокращать, ни излагать своими словами, страницы, которые показывают нам Куприна на высшей точке его политического развития в эти годы, показывают в качестве гневного обвинителя старой монархической России:

"Я должен говорить о себе. Мне приходилось в моей жизни видеть потрясающие, отвратительные события. Некоторые из них я могу припомнить лишь с трудом. Но никогда, вероятно, до самой смерти не забуду я этой черной воды и этого громадного пылающего здания, этого последнего слова техники, осужденного вместе с сотнями человеческих жизней на смерть сумасбродной волей одного человека. Нет, пусть никто не подумает, что адмирал Чухнин рисуется здесь в кровавом свете пожара, как демонический образ. Он просто чувствовал себя безнаказанным.

"Великое спасибо Горькому за его статьи о мещанстве. Такие вещи помогают сразу определяться в событиях.

"Вдоль каменного парапета Приморского бульвара густо стояли жадные до зрелищ мещане.

"И это сказалось с беспощадной ясностью в тот момент(*71), когда среди них раздался тревожный, взволнованный шепот:

"- Да тише, вы! Там кричат!

"И стало тихо, до ужаса тихо. Тогда мы услыхали, что оттуда, среди мрака и тишины ночи, несется протяжный высокий крик:

"- Бра-а-тцы! ..

"И еще, и еще раз. Вспыхивали снопы пламени, и мы опять видели четкие, черные фигуры людей.

"Стала лопаться раскаленная броня с ее стальными заклепками. Это было похоже на ряд частых выстрелов. Каждый раз при этом любопытные мещане бросались бежать. Но, успокоившись, возвращались снова.

"Пришли солдаты, маленькие, серенькие, жалкие - литовский полк. В них не было никакой воинственности. Кто-то из нас сказал корявому солдатику:

"- Ведь это, голубчик, люди горят.

"Но он глядел на огонь и лепетал трясущимися губами:

"- Господи, боже мой, господи, боже мой.. .

"И было в них во всех заметно темное, животное, напуганное влечение прижаться к кому-нибудь сильному, знающему, кто помог бы им разобраться в этом ужасе и крови.

"И вот, и к ним, и к нам подходит офицер, большой, упитанный, жирный человек. В его тоне молодцеватость, но что-то заискивающее. Это все происходит среди тревожной ночи, освещенной электрическим светом прожекторов и пламенем умирающего корабля.

"- Это еще что-о, братцы! А вот когда дойдет до носа - там у них кают- камера, это где порох сложен - вот тогда здорово бабахнет!

"Но в ответ - ни обычной шутки, ни подобострастного слова. Солдаты повернулись к нему спиной.

"А гигантский трехтрубный крейсер горит. И опять этот страшный, безвестный, далекий крик:

"- Бра-а-тцы!..

"И потом вдруг что-то ужасное, нелепое, что не выразишь на человеческом языке, крик внезапной боли, вопль живого горящего тела, короткий, пронзительный, сразу оборвавшийся крик. Это все оттуда. Тогда некоторые из нас кинулись на Графскую пристань к лодкам. (*73) И вот теперь-то я перехожу к героической жестокости адмирала Чухнина.

"На Графской пристани, где обыкновенно сосредоточены несколько сотен частных и общественных яликов, стояли матросы, сборная команда с "Ростислава", "Трех святителей", "12 Апостолов" - надежный сброд. На просьбу дать ялики для спасения людей, которым грозили огонь и вода, они отвечали гнусными ругательствами: начали стрелять. Им заранее приказано было прекратить всякую попытку к спасению бунтовщиков. Что бы ни писал потом адмирал Чухнин, падкий на литературу, - эта бессмысленная жестокость остается фактом, подтвердить который не откажутся, вероятно, сотни свидетелей.

"А крейсер беззвучно горел, бросая кровавые пятна на черную воду. Больше криков уже не было, хотя мы еще видели людей на носу и на башне.

"Тут в толпе многое узналось. О том, что в начале пожара предлагали "Очакову" шлюпки, но что матросы отказались. О том, что по катеру с ранеными, отвалившему от "Очакова", стреляли картечью. Что бросавшихся вплавь расстреливали пулеметами. Что людей, карабкавшихся на берег, солдаты приканчивали штыками. Последнему я не верю: солдаты были слишком потрясены, чтобы сделать и эту подлость.

"Опять лопается броневая обшивка. Больше не слышно криков. Душит бессильная злоба; сознание беспомощности, неудовлетворенная, невозможная месть. Мы уезжаем. Крейсер горит до утра.

"По официальным сведениям - две или три жертвы. Хорошо пишет литературный адмирал Чухнин.

"О травле жидов, социал-демократов, которая поднялась назавтра и которая - это надо сказать без обиняков - исходит от победоносного блестящего русского офицерства, исходит вплоть до призыва к погрому, - скажу в следующем письме...

"Настроение солдат подавленное. Хотелось бы думать - покаянное" (стр. 236-238).
Обещанная в конце корреспонденции вторая статья Куприным не была напечатана.

Описывая события в Севастополе, Куприн создал не только бесспорно лучшее свое публицистическое произведение(*74), не только одну из наиболее сильных политических статей в русской печати 1905 г., но и важный, исторически точный документ, имеющий серьезную научную ценность.

Появление статьи Куприна вызвало сильное негодование в правительственных кругах, номер газеты был конфискован, а через некоторое время, когда отдельные экземпляры "Нашей жизни" с корреспонденцией Куприна попали к адмиралу Чухнину, последний возбудил против писателя судебное преследование, предварительно распорядившись выслать его в 24 часа из пределов Севастопольского градоначальства. Сперва Чухнин подал на Куприна в суд в Симферополе, обвиняя его в клевете, а через некоторое время перенес дело в Петербургский окружной суд, изменив формулировку обвинения и утверждая теперь, что Куприн писал свою корреспонденцию с целью возбуждения в населении ненависти к нему, Чухнину, как представителю правительственной власти. Ввиду обилия дел, связанных с революционными событиями конца 1905 -начала 1906 г., иск Чухнина был рассмотрен лишь через три года (когда истец уже умер), и писатель был присужден заочно (он находился в это время в Житомире) к денежному штрафу с заменой домашним арестом, который Куприн и отсидел. Статья "События в Севастополе" была запрещена не только в газете "Наша жизнь": в 1907 г. она была включена в "Историко-революционный календарь" издательства "Шиповник" и снова подверглась цензурному преследованию.5 Советскому читателю она стала доступна только в 1939 г., когда ее перепечатал в журнале "Резец" (№ 15 - 16) В. Ф. Боцяновский. В предисловии к этой перепечатке В. Ф. Боцяновский привел два факта, показательных для общественно-политической позиции Куприна в то время. Оказывается, Куприн не ограничился ролью простого наблюдателя севастопольской бойни или только литературного изобличителя нового преступления царизма, - он принял живейшее участие в судьбе немногих матросов, спасшихся бегством вплавь с обстреливаемого и горящего "Очакова". Куприн помог им укрыться в безопасном месте неподалеку от Балаклавы в имении (*75) двух пользовавшихся репутацией передовых людей крымских землевладельцев (композитора и журналиста П. И. Бларамберга и А. К. Врангеля). Куприн явился к этим незнакомым ему лицам и получил их согласие на предоставление приюта переодетым в штатское платье матросам под видом рабочих, нанятых для перекопки винограда. Благодаря Куприну матросы со своей конспиративной квартиры были на глазах полиции благополучно доставлены в подготовленные им убежища. Этот факт отражен Куприным в написанном в 1917 г. рассказе "Гусеница".

Второй, связанный с этим же моментом факт заключался в том, что 4 декабря 1905 г. Куприн выступил в Севастополе с чтением отрывка из незадолго до этого вышедшего "Поединка" на благотворительном вечере, устроенном - по официальной версии - в пользу бедных студентов, а на самом деле в пользу революционных организаций. Прочтенный Куприным отрывок, изображавший в особенно мрачном виде офицерство, произвел на присутствовавших, воспринимавших слушанное на фоне недавних севастопольских событий, сильное впечатление. Часть публики устроила автору бурную овацию, а другая -демонстративно с выражением своего негодования покинула зал.

Можно не сомневаться, что даже такие поступки Куприна, как корреспонденция в "Нашей жизни", помощь матросам, выступление на вечере в пользу революционных организаций, вызванные могучим общественным подъемом, не обошлись без оглядки на Горького. Куприн в своей статье указывает этот важный источник, объясняющий его поведение. "Великое спасибо Горькому за его статьи о мещанстве, - писал Куприн, имея в виду "Заметки о мещанстве", печатавшиеся в "Новой жизни" в октябре - ноябре 1905 г.- Такие вещи, - продолжает Куприн, - помогают сразу определяться в событиях". Таким образом, не только "Поединок", в котором, по известным нам словам Куприна, "все смелое и буйное" принадлежало Горькому, но и самое сильное в общественно- политическом отношении публицистическое произведение Куприна - "События в Севастополе" - было создано под влиянием Горького. (*76) Особенно важна формулировка: "Такие вещи помогают сразу определяться в событиях". Эта фраза означает, что перед нами явный факт идейного, политически воспитательного воздействия революционного пролетарского писателя Горького на писателя-демократа, писателя, хотя и сочувствующего освободительному движению, но не привыкшего разбираться и тем более правильно разбираться в политической обстановке.

Признание Куприна важно еще и потому, что оно отражает наивысший момент приближения писателя-демократа к писателю-революционеру. В январе 1906 г., в № 2 сатирического журнала "Сигналы", был опубликован фантастический рассказ Куприна "Тост". Это одна из утопий, до которых так охочи были читатели и писатели конца XIX и начала XX в. Действие в "Тосте" происходит в 2906 г., т. е. ровно через тысячу лет после написания рассказа Куприна: все национальные, расовые и социальные перегородки разрушены, наступила полная творческой радости, гармоничная, безоблачная жизнь. На торжественном празднике председатель предлагает тост в память тех "нетерпеливых, гордых людей, героев с пламенными душами", которые за 1000 лет до праздника, в 1905 г., "обагряли своей праведной горячей кровью плиты тротуаров", "сходили с ума в каменных мешках", "умирали на виселицах и под расстрелом", "отрекались добровольно от всех радостей жизни, кроме одной радости - умереть за свободную жизнь грядущего человечества", Этот гимн революционным борцам 1905 г. завершается так: "И все выпили молча. Но женщина необычайной красоты, сидевшая рядом с оратором, вдруг прижалась к его груди и беззвучно заплакала. И на вопрос его о причине слез она ответила едва слышно: - А все-таки... как бы я хотела жить в то время... с ними... с ними..." (VI, 298-299).

Рассказ этот является исключительно ценным документом политических если не убеждений, то настроений Куприна. Будущее общество, "общество 2906 г.", представляется ему не как общество социалистическое или коммунистическое, а как "всемирный анархический союз свободных людей" (VI, 294). Автор "Поединка" и "Событий в Севастополе", предчувствовавший революцию и воспевший революционеров, не в состоянии был правильно разобраться в том, кто из "нетерпеливых, гордых людей, героев с пламенными душами" является настоящим революционером и во имя чего борются эти "священные безумцы". Реплика "женщины необычайной красоты" из рассказа "Тост" двусмысленна: она - при желании, субъективно - может быть понята как гимн красоте революционного подвига, который и через тысячу лет способен потрясти тонкую, впечатлительную душу людей нового мира. Но объективно эта реплика означает, что общество будущего "всемирного анархического союза свободных людей" своим скучным благополучием, своим уничтожением всех жизненных противоречий подавляет чутких, неудовлетворенных людей, иными словами, что "счастье" будущего общества способно дать удовлетворение только людям с грубой, примитивной душевной организацией, и, следовательно, спорно, стоит ли бороться за такое будущее.6

И это было написано почти одновременно с "Событиями в Севастополе" и притчей "Искусство"!

Рассказ "Тост" и упомянутая статья в венской газете "Neue Freie Presse" - "Армия и революция в России", - где автор говорил о "страхе быть тенденциозным" и выражал надежду на то, что царское правительство политикой уступок предотвратит революцию, свидетельствовали о вопиющих противоречиях в идейно-политических и художественных взглядах Куприна уже в это время.

Алфавитный указатель: А   Б   В   Г   Д   Ж   З   И   К   Л   М   Н   О   П   Р   С   Т   У   Ф   Х   Ц   Ч   Ш   Э   Ю   Я   #   

 
 
     © Copyright © 2024 Великие Люди  -  Александр Иванович Куприн