Глава пятая
Зеленый домик
1
Измотанный шумной и бестолковой жизнью, собственной писательской общительностью, кутежами, литературной славой, Куприн жаждал теперь только одного: покоя. Сорок лет — порог, переступив который пора подытоживать содеянное и строже относиться к себе. Он еще не старик, нет, и сейчас Куприн чувствовал себя способным на любую молодеческую дерзость — от невинного кадетского озорства до кулачной схватки. Но он уже и не тот Куприн, бешеный темперамент которого питал сенсациями бульварных журналистов. Пора было искать пристанище, в котором можно бы спокойно и безопасно работать, жить нехитрыми, но милыми сердцу семейными радостями. Балаклавский рай был слишком далеко, да и не находил в нем Куприн той русской прелести — лес, речка, пойменный луг, тишина, готовность души к созерцанию, — которую всегда так ценил. Спору нет, красиво, даже роскошно, но не Россия.
И он стал подумывать о собственном домике в окрестностях столицы.
Гатчина, маленький дачный городок под Петербургом, давно уже привлекал Куприна тишиной, зеленью, памятью о сумасбродном императоре Павле I, обилием исторических реликтов, — дворец, построенный Ринальди, Приоратский дворец, павильоны Орла и Венеры на острове Любви, Дворцовый и Приоратский парки, Зверинец… Наконец, привлекал тем, что именно в Гатчине была первая в России профессиональная школа авиаторов.
Здесь каждая улица была обсажена двумя рядами старых густых берез, а длинная тенистая Багавутская улица, пролегавшая через весь фасад, даже четырьмя. Весною вся Гатчина нежно зеленела первыми блестящими листочками сквозных берез и пахла терпким веселым смолистым духом. Осенью же она одевалась в пышные царственные уборы лимонных, янтарных, золотых и багряных красок, а увядающая листва благоухала, как крепкое старое драгоценное вино. А буйное цветение сирени, подобного которому Куприн не видел нигде в России? В красно-фиолетовых и лимонных волнах утопали маленькие разноцветные деревянные дома и домишки Большой Гатчины и Малой, Большой Загвоздки, Малой, Зверинца и Приората и в особенности дворцового парка и его окрестностей…
В Гатчине жил давний приятель Куприна, талантливый художник-карикатурист Павел Егорович Щербов. Он построил себе особняк в скандинавском стиле с фундаментом из огромных диких валунов финляндского гранита.
Наезжая в Гатчину, Куприн стал подыскивать для покупки усадебку и вскоре узнал, что некий подполковник Эвальд продает дом на Елизаветинской улице.
— Представляешь, Лизанька, — радовался он по-детски, — у нас будет дом на улице, которая названа в твою честь!..
Домик был уютный, зеленый, в пять комнат, с большой террасой, окруженный тополями, с небольшим садиком и даже с огромным псом Малышом, которого Эвальд оставил в наследство новым хозяевам. Куприн и его маленькая дочка скоро завоевали полное доверие собаки. Вообще же в гатчинском зеленом домике было множество животных: собаки, кошки, обезьяна; во дворе в деревянных и каменных пристройках — лошади, козы, медвежонок, куры, гуси. Но главным, самым дорогим для Куприна был сад.
Теперь его потянуло к земле особенно крепко, сильнее, чем тогда, в Балаклаве. Быть может, это и было сигналом близящейся старости: «Из земли вышел и в землю вернешься…» Непоседа, выпивоха, кутила, насмешник, спортсмен, бешеный огурец, он долгими днями сидел на маленьком участке: никому не доверял возиться и копаться, сам сажал, сортировал, благоустраивал свой маленький сад.
В каждый вершок был вложен огромный, но благословенный труд. Здесь росли яблони-десятилетки поздних сортов, плоды которых, правда, никогда не дозревали: их срывали и прятали до Рождества; крупная пышная темне-красная клубника «виктория»; парниковые дыни-канталупы «Женни Линд». Перед домом Куприн разбил цветник, который благоухал на всю Елизаветинскую улицу.
А каким раем оказалась Гатчина для маленькой Ксении — мир животных и растений, прогулки с отцом по парку Приорат, ужение рыбы и плавание на маленькой утлой лодчонке «плюмажем»… Куприн любил дочь своеобразной, «купринской» любовью. Он ненавидел всякое сюсюканье и «цацканье». Дети, даже самые маленькие, были для него существами с очень сложным, глубоким и ранимым естеством. Входить в их мир легкомысленно, по-шутовски и лицемерно он считал преступлением. Именно в таком подходе Куприн видел главную причину исконного разлада между детьми и взрослыми.
Когда Ксения призналась, что старая нянька учит ее молиться богу, он не стал долго раздумывать и посоветовал дочери обращать свои молитвы к таким предметам, как солнце, огонь, луна, большое дерево.
— Утром встанешь, посмотри в окно на солнце, похлопай ему в ладоши и крикни: «Здравствуй, бог!» Вот и будет вся твоя молитва…
Елизавета Морицовна возражала против такого «язычества», но Куприн объяснял ей:
— По-моему, уж если молиться, так чему-нибудь видимому, осязаемому. А что такое «бог Саваоф»? Мстительный, злокозненный и таинственный старикашка, который так и норовит сделать людям какую-нибудь пакость!.. Девочка нечаянно порезала палец, ей больно, а вы говорите: «Это тебя бог наказал за то, что шалишь!» Сделали из бога какое-то пугало для детей вроде трубочиста или городового…
— Ах, Саша, — вздыхала Елизавета Морицовна, любуясь мужем и пугаясь за него, — накажет тебя бог за такие слова! Разве можно внушать подобное ребенку?..
— Как раз ребенку и надо говорить то, что можешь сказать только самому себе, — отзывался Куприн и мечтательно продолжал: — Если бы мои скромные жизненные потребности были совершенно обеспечены, я писал бы одни хрестоматии и рассказы для детей. И писал бы их, терпеливо переписывая и переделывая по двадцать раз, доводя до возможного совершенства.
В Гатчине Куприн снова стал много и систематически работать. Летом уходил в сад, в самый тенистый уголок, где густо росли тополя, елки, рябина, сирень. В центре маленькой площадки стоял врытый в землю стол из толстого сруба и полукруглая скамья. Там, запасшись холодным квасом, он часами просиживал со своим стенографом Комаровым, а в дождливую погоду они устраивались на веранде. Куприн работал над второй частью «Ямы». В это время все в доме замирало, кажется, даже собаки переставали лаять…
Зимой Куприн запирался в своем кабинете с лиловыми занавесками и обилием цветов на подоконниках. На столе из белого ясеня с тяжелыми верхними досками простой плотницкой работы — старая фарфоровая чернильница, стопка книг, приготовленных для чтения, и справа фотографический портрет с размашистой надписью внизу: «Александру Ивановичу Куприну — Лев Толстой». На стенах кабинета офорты и акварели, подарки знакомых художников. Среди них картина-карикатура Щербова «Базар XIX века», где были тонко и метко шаржированы виднейшие деятели русского искусства — В. Стасов, С. Дягилев, Ф. Малявин, И. Репин…
В углу кабинета украшенный резьбой оливковый ящик, где собраны переводы «Поединка» на испанский, польский, итальянский, чешский, французский, японский, немецкий — всего около двадцати томиков. В специальном ящике «человеческие документы» — письма читателей, на которые Куприн аккуратно отвечает. Убранство кабинета дополняет большой темно-красный хоросанский ковер, разостланный на полу.
Куприн ходит взад и вперед по диагонали, быстро диктуя Комарову фразу за фразой. Сам он не особенно любит писать, говоря, что у него мысль обгоняет перо. Стенограф сидит спиной к писателю, чтобы не отвлекаться. Вот Куприн задумался над фразой, которая не клеится. Удар каблука о пол. Это означает, что пока не нужно записывать. Он произносит вслух один вариант фразы за другим. Наконец нужные слова найдены и расположены так, что создают искомый художественный эффект. Куприн с довольным лицом ударяет два раза в ладоши, и Комаров продолжает писать.
После расшифровки стенограммы Куприн часами сидит над рукописью, правит, шлифует, а иногда и совершенно заново переписывает целые страницы. И снова работа со стенографом…
Порою, диктуя текст, Куприн замечал, что его маленькая дочка, готовая зареветь от скуки, слоняется по квартире. Он тотчас бросал диктовать, подходил к ней и притворно-плаксиво начинал:
— Аксинья! Скучно мне! Никто со мной не игра-а-а! Хожу я, как брошенная соба-а-а!
И тогда, проникнувшись к отцу жалостью, Ксения начинала сама придумывать для него игры, втягивалась в них, и обоим становилось весело.
Зимой, встав затемно, Куприн отправлялся на лыжную прогулку, затем с большим аппетитом завтракал, тем более что перед маринованным «самосборным» грибом выпивал большую рюмку «травничка». После завтрака чтение газет, журналов, корреспонденции. Поработав над рукописью, Куприн отправляется с деревянной лопатой чистить от снега дорожки в сад и кормить крошками пернатую братию, которая прекрасно знает, что в один и тот же час, к определенному месту приходит коренастый человек в шапке с наушниками и в валенках.
Зимний день короток. Обед Куприных кончается, когда за окном сгустились сумерки. Хозяин отбирает у няни Саши, красивой дородной одесситки, кочергу и принимается сам, священнодействуя, затапливать печь.
Он боготворит огонь с детской поры, с Вдовьего дома на Кудринах. Подолгу остановившимся взглядом глядит он в одну точку, на золотую и рубиновую россыпь углей, источающих волны жара. На душе благостно и томно, образы прошлого синими тенями пробегают над припорошенными золой головешками, подбираются из лилового мрака за окнами, обступают Куприна.
В эти минуты легко, без понуждения приходит то, что называется возвышенно и книжно вдохновением, разновременные впечатления теснятся в дремлющем сознании — 46-й Днепровский пехотный полк, глухая провинция и безответно влюбленный горбатый телеграфист Саша Врублевский; чары белой акации на юге; святочная история, рассказанная неким знаменитым адвокатом; увиденная Куприным в Житомире, где писалась первая часть «Ямы», гибель дерзкого петуха; собачья жизнь околоточного надзирателя Ветчины, который мечтает с сыном-гимназистом о несбыточных путешествиях; зеленый рыхлый забор купринского детства, где растут лопухи и глухая крапива; дерзкий поступок дьякона Олимпия, провозгласившего «Многая лета» отлученному от церкви Льву Толстому и навеянный обликом протодьякона Гатчинского собора Амвросия… Так рождаются один за другим рассказы «Телеграфист», «Белая акация», «Начальница тяги», «Чужой петух», «Путешественники», «Травка», «Медведи», «Слоновья прогулка», «Анафема»… |