О творчестве Куприна » Волков А.А. Творчество А. И. Куприна
    » Глава 5. Накануне бури

Глава 5

Накануне бури

Своеобразие идейно-художественной позиции Куприна лишь в очень ограниченной степени дает основания рассматривать его творчество как «летопись» исторических событий, происходивших в стране. Эти события в произведениях Куприна никогда не выступают в своем непосредственном общественно-политическом содержании, хотя в некоторых произведениях, например в «Поединке», «Штабс-капитане Рыбникове» и «Гамбринусе», они весьма ощутимы, даже будучи преломленными сквозь очень индивидуальную призму художественного восприятия.

Новый революционный подъем, пришедший на смену мрачному безвременью в жизни русского общества, также нашел весьма своеобразное преломление в творчестве Куприна. Оживление политических интересов в широких кругах общества, начавшийся новый подъем рабочего движения создавали в литературе более благоприятную атмосферу для того направления, которое всегда было сильно критикой, обличением господствовавших «устоев» жизни.

Демонстрация в связи со смертью Л. Н. Толстого в 1910 году, а также студенческие выступления свидетельствовали, по словам Ленина, о том, что «повеяло иным ветром, наступил известный поворот в настроении демократических масс»^<1>. В статье «Революционный подъем» (1912 г.) В. И. Ленин писал: «Грандиозная майская забастовка всероссийского пролетариата и связанные с ней уличные демонстрации, революционные прокламации и революционные речи перед толпами рабочих ясно показали, что Россия вступила в полосу революционного подъема».^<2>

Последующие события подтвердили прогноз Ленина. Волна забастовок ширилась и охватывала все новые слои рабочих. Так, в 1913 году бастовало свыше 1,2 миллиона рабочих, а в первой половине 1914 года — около полутора миллионов. На крупных промышленных предприятиях наряду с забастовками происходили митинги; в ряде городов рабочие воздвигали баррикады. Как указывал В. И. Ленин, Россия, по существу, переживала состояние плохо прикрытой гражданской войны. Революционные выступления пролетариата пробуждали к освободительной борьбе многомиллионное крестьянство, способствовали усилению нациодально освободительного движения на окраинах страны, среди народов, испытывавших национальный гнет царизма.

В этих условиях большая роль выпадала на долю передовой литературы, которая могла оказать реальную помощь массам в начавшейся революционной борьбе. Это призвание литературы чрезвычайно выразительно определено в письме рабочих Горькому, написанном в 1913 году, в связи с возвращением писателя в Россию: «Мы верим,— писали Горькому рабочие,— что Ваше пребывание на родине и духовная работа увеличат наши силы и помогут нам, российским пролетариям, сбросить ненавистное иго».^<3>

«Духовная работа» писателей демократического направления также способствовала увеличению сил освободительного движения. В статье «Возрождение реализма», напечатанной в «Правде», дается сочувственная оценка ряду писателей, выступивших с реалистическими произведениями: «В нашей художественной литературе ныне замечается некоторый уклон в сторону реализма. Писателей, изображающих «грубую жизнь», теперь гораздо больше, чем было в недавние годы. М. Горький, гр. А. Толстой и др. рисуют в своих произведениях не «сказочные дали», не таинственных «таитян»,— а подлинную русскую жизнь со всеми ее ужасами, повседневной обыденщиной. Даже Сергеев Ценский — один из бывших и несомненно наиболее талантливых русских декадентов — ныне определенно идет к реализму. Своеобразным жизнерадостным мироощущением проникнуты все его последние произведения»^<4>.

Произведения Куприна также были отмечены этими чертами, присущими передовой реалистической литературе. Свойственный Куприну оптимизм приобрел в годы общественного подъема еще большую целеустремленность. В 1912 году, после знаменитых Ленских событий, он пишет рассказ «Черная молния», в котором выражает идеи, созвучные идеям Горького — борца с окуровщиной и глашатая революционной бури.

Рассказ «Черная молния» как бы делится на три части, вернее, на «предисловие» и две части. «Предисловие» вводит читателя в атмосферу сонной одури захолустного городка. С первых же строк заметно стремление писателя к социальному обобщению. Он пишет, что это один из многочисленных городишек, о которых в учебниках географии говорится кратко — «уездный город такой-то» — и не приводится больше никаких сведений.

С какой бы стороны писатель ни показывал внешний вид городка, медленное течение жизни в нем, он всюду прибегает к приемам, способствующим созданию обобщенной картины уездной России. Писатель не дает отдельных портретов «богобоязненных, суровых и подозрительных» мещан. Но он столь остро изображает их образ жизни, выделяет такие типические черты, что перед нами вырисовывается и внешний и духовный облик этих людей.

Рассказ ведется от первого лица, но оценка окружающей мещанской среды дается устами другого лица — центрального героя рассказа лесничегоТурченко. Рисуя мещанскую, уездную Русь, Куприн искал какого-то противовеса дичайшему невежеству и апатии, так как иначе картина получилась бы слишком мрачной и безысходной и, стало быть, необъективной (опасность, которой писатель не избежал в «Мелюзге»). Реалистическое, здоровое чутье Куприна, а также свойственные ему оптимистическое восприятие жизни, вера в возможность преображения жизни вновь воодушевляют его на поиски положительного героя. В лице Турченко писатель хотел показать, сколько честности, смелости, душевной доброты и творческих сил таится в русском человеке. Энтузиазм и несгибаемость воли, свойственные Турченко, как бы предвещают Вирхова, героя «Русского леса» Л. Леонова.

«Он очень редко показывался в уездном свете, — пишет о своем герое Куприн, — потому что три четверти жизни проводил в лесу. Лес был его настоящей семьей и, кажется, единственной страстной привязанностью в жизни».

И это не просто страсть «чудака», каким его считают уездные и столичные мещане. В отношении Турченко к лесу проявляется забота рачительного хозяина о природных богатствах родины. Турченко — патриот, он всей душой любит свою землю и свой народ. Именно поэтому ему ненавистно мещанство. Замечателен прием, с помощью которого писатель раскрывает духовное убожество мещанского мирка.

Это — многоголосье во время карточной игры, представляющее собой редкостную мешанину самодовольной посредственности и тривиальности.

«Скажу, пожалуй, малю-у-сенькие трефишки».

«Подробности письмом, Евграф Платоныч...»

«Подвинчиваете?»

«Наше дело-с».

«Ваша игра. Мы вкусты».

«Ваше превосходительство, карты поближе к орденам. Я вашего валета бубен вижу».

«Я думал...»

«Думал индейский петух, да и тот подох от задумчивости».

Сатирическое звучание этой сцены усиливается тем, что Иван Турченко заранее сообщает рассказчику, какие фразы будут произнесены собравшимися. Автоматизм мысли доведен среди этих чиновников до предела. Он воссоздает не только общие для всего мещанства черты, но и черты, присущие определенному характеру, вырабатываемые положением или профессией. Писатель замечает, например, что мировой судья говорит с «вескими паузами», как человек, привыкший к общему вниманию. Судья, так сказать, дирижер мещанского хора. Когда он заявляет, что вся современная литература — это «срамная ерунда», подает голос дама. «Ужас, ужас, что пишут! — простонала, схватившись за виски, жена акцизного надзирателя, уездная Мессалина, не обходившая вниманием даже своих кучеров.

— Я всегда мою руки с одеколоном после их книг. И подумать, что такая литература попадает в руки нашим детям!» (Курсив А. И. Куприна — А. В.) Поддакивая мировому судье, земский начальник ругает революцию, помещик Дудукин — «жидов», взяточник и подхалим исправник — масонов, ибо и ему, уж совершенно невежественному человеку, хочется щегольнуть знаниями. Если бы автор ограничился такого рода картинами, получилась бы остроумная сатира на российское мещанство — не больше. Но Куприну важно было выразить всю глубину презрения и ненависти к этому царству пошлости, возвестить необходимость решительной борьбы с этим царством.

Так возникает грозный и символический образ «черной молнии», навеянный знаменитой революционной аллегорией А. М. Горького — «Песня о Буревестнике». Этот образ очень естественно, органически включен в повествование.

Мировой судья заканчивает свою обвинительную речь против литературы следующей репликой: «А вот я на днях прочитал у самого их него модного: «Летает буревестник, черной молнии подобный». Как? Почему? Где же это, позвольте спросить, бывает черная молния? Кто из нас видел молнию черного цвета? Чушь!» За этой репликой идут слова, подготавливающие вторую часть рассказа: «Я заметил, что при последних словах Турченко быстро поднял голову. Я оглянулся на него. Его лицо осветилось странной улыбкой — иронической и вызывающей. Казалось, что он хочет что-то возразить».

Вторая часть рассказа резко контрастирует с картинами «вечерка» у доктора. Вместо пьяной атмосферы душных и тесных комнат открывается прекрасная картина ночной природы. «Ветер к ночи совсем утих, и чистое, безлунное, синее небо играло серебряными ресницами ярких звезд. Было призрачно светло от того голубоватого фосфорического сияния, которое всегда излучает из себя свежий, только что улегшийся снег». «С всегдашним странным чувством немного волнующей, приятной бережности ступал я на ровный, прекрасный, ничем не запятнанный снег, мягко, упруго и скрипуче подававшийся под ногой. Вдруг Турченко остановился около фонаря и обернулся ко мне».