Несколько дней все было тихо. Но вот появилось сообщение московского корреспондента французской газеты «Temps»:
«Москва. 1 июня. Известный русский писатель А. И. Куприн, с начала революции проживавший в эмиграции, возвратился в Москву. Советские власти не препятствовали приезду писателя.
Французская печать отметила возвращение Куприна на „родину“ без комментариев, но в сочувственных выражениях».
Примечательны кавычки в слове «родина».
«Последние новости» напечатали в тот же день:
«Вчера в течение дня по русскому Парижу распространилось невероятное известие:
„А. И. Куприн и Е. М. уехали из Франции… в Москву“.»
Ночью меня разбудил телефон.
«Вас вызывает Москва…»
В то время звонок из России был чем-то невероятным и мучительным. Мне велели повесить трубку и ждать. О сне не могло быть и речи. Через час вызвала Польша, сообщила, что меня вызывает Москва. Смешалась русская, французская, польская речь, Москва, Париж, Moskow, Paris, Moscou. Через несколько минут мне опять велели повесить трубку и ждать. Так продолжалось часа четыре-пять. Наконец под утро через треск и шум я едва услышала какие-то звуки. Я поняла, что это мама, и скорее угадала, чем поняла, нежные слова и тревожные вопросы.
Первым злобным визитом ко мне был визит докторши мадам Харитоновой. Перед отъездом мама послала ей подарок в благодарность за бескорыстный и внимательный уход доктора Харитонова за отцом. Это была старинная серебряная вазочка, наполненная конфетами. Мадам Харитонова швырнула мне вазочку, конфеты рассыпались, и она заявила, что не собирается принимать подарки от чекистов. Я ей ответила, что никакие злобные выпады не испортят теперь уже счастье и радость отца на родной земле. Она разразилась страшной руганью, и мне пришлось почти силой ее выставить.
Корреспондент парижских «Последних новостей» несколько раз звонил мне и допытывался о подробностях отъезда, старался узнать мое настроение и мои планы на будущее. Я ему сказала, что в ближайшем будущем собираюсь поехать вслед за родителями.
В одной из своих статей он впоследствии вспоминал слова Куприна о том, что умирать нужно в России, дома, подобно лесному зверю, который уходит умирать в свою берлогу. Некоторые люди, говорил Куприн, по глупости или от отчаяния утверждают, что и без родины можно или что родина там, где ты счастлив…
«Мне нельзя без России. Я дошел до того, что не могу спокойно письма написать туда, ком в горле».
Потом пришла ко мне одна милая, очень бедная женщина, помогавшая нам по хозяйству. Стыдливо она извинилась, что не может больше приходить ко мне, так как ее другие наниматели — русские эмигранты — заявили, что не будут больше давать работу, если она будет продолжать общаться с чекисткой…
По ночам звонил телефон, анонимные голоса изрыгали злобные выкрики, сулили тюрьму и расстрел моим родителям в страшной «Совдепии».
Второго июня появилась в «Последних новостях» следующая статья с высказываниями эмигрантских писателей по поводу отъезда Куприна:
«Сообщение „Последних новостей“ о возвращении А. И. Куприна произвело в эмигрантском Париже огромное впечатление… Ни один писатель, никто из близких друзей Куприна не были об этом осведомлены: о происшедшем они узнали лишь вчера утром из газетного сообщения.
…В последние дни А. И. Куприн сильно нервничал и волновался. Сборы продолжались недолго. Е. М. продала свою библиотеку, и 29 мая А. И. и Е. М. Куприны уехали, до последней минуты держа свой план в полном секрете.
Вчера утром уже из Москвы Е. М. Куприна позвонила в Париж дочери по телефону. Она сообщила, что поездка прошла вполне благополучно и что, несмотря на свое болезненное состояние, А. И. Куприн отлично перенес утомительную дорогу. Остановились Куприны в гостинице „Метрополь“.»
Почти во всех высказываниях эмигрантских писателей по поводу отъезда моего отца чувствуется желание отрицать патриотические причины, побудившие моего отца уехать на родину, и приписывается ему и моей матери просто желание избегнуть бедственного материального положения.
И. А. Бунин пишет:
«Куприн давно уже не писал, и это облегчило его возвращение в Россию. Он по крайней мере не будет там ни в какой зависимости. Думаю, что, перед тем как решиться на это, ему пришлось многое пережить. Конечно, эмиграция во многом виновата, она могла бы содержать двух-трех старых писателей. Александр Иванович пользовался такой всероссийской славой, им так зачитывались, что нужно было о нем позаботиться должным образом: старого, больного человека судить нельзя.
Очень жалею, что я его, очевидно, уже никогда не увижу в жизни».
М. А. Алданов:
«А. И. Куприн, как всем известно, последние годы болел. Я очень давно его не видел — верно, никогда и не увижу, о чем искренне сожалею, так как люблю его.
Жилось ему за границей не сладко, хуже, чем большинству из нас. Но не это, думаю, было главной причиной его решения: может быть — это и вообще никакой роли в деле не сыграло.
Знаю, что он очень тосковал по России: меньше, чем кто бы то ни было из нас, он был приспособлен для жизни и работы за границей.
Политикой он никогда не занимался и мало интересовался ею.
Осуждать его нелегко. Могу только пожелать ему счастья. Возможно, что его решение будет соблазном для других эмигрантов, находящихся в ином положении. Это дело совести каждого, но не о каждом можно будет сказать то же, что о нем».
Н. А. Тэффи:
«Е. М. Куприна увезла на родину своего больного старого мужа. Она выбилась из сил, изыскивая средства спасти его от безвыходной нищеты. Давно уже слышали призывы — „Куприн погибает!“ Для них собирали, вернее, выпрашивали гроши.
Всеми уважаемый, всеми без исключения любимый, знаменитейший русский писатель не мог больше работать, потому что был очень болен. И он погибал — и все об этом знали.
Не он нас бросил. Бросили мы его. Теперь посмотрим друг другу в глаза».
А. М. Ремизов:
«Ничего особенного я сказать не могу. Я ведь А. И. Куприна совсем мало знал. Что ж — поехал, и Бог с ним! Я его ничуть не осуждаю. А голодал он и нуждался очень. Но разве не испытывают и другие писатели эмиграции постоянную и острую нужду?»
Мережковский писал, что отъезду Куприна не следует придавать никакого политического значения, что это — бегство от бедности, от голода.
Через месяц после отъезда родителей, быстро продав всю мебель, я съехала с квартиры на улице Эдмонд Роже и прервала всякую связь с эмиграцией. | 
