27/II — 38 г.
«Ты спрашиваешь, какое впечатление от Гатчины? Конечно, очень сильное: стоит маленький зелененький домик, весь в снегу (эта зима очень снежная), в котором мы с папой были молоды и ты была крошкой.
Весь поселок очень нарядный, от такого пейзажа глаз за 18 лет отвык. В самый дом не заходила — не хотела беспокоить людей».
Ни отец, ни мать так и не нашли в себе сил, чтобы зайти в зеленый домик. Слишком много воспоминаний было с ним связано…
2/VI — 38 г.
«На этих днях едем в Гатчину, но не на свою дачу — на ней еще живут, нет еще помещения, куда бы их переселить. Мы пока будем жить у нашей соседки, с которой только теперь подружились. Приглашены на все готовое.
Здоровье папы лучше, врачи надеются на полное выздоровление…»
Приехав в Гатчину, мои родители окончательно отказались от своего участка и от компенсации в семьдесят тысяч за него. Они поселились на маленькой дачке Александры Александровны Белогруд, вдовы известного архитектора. (Эта дачка существует и до сих пор, рядом с участком, где когда-то был зеленый домик.)
Жили они тихо. В саду Александры Александровны была масса цветов, она прекрасный и страстный садовод. Отец наслаждался, гулял маленькими шажками. Но болезнь и слабость усилились.
Ему стало очень плохо, и врачи срочно решили перевезти его в Ленинград. За ним приехала санитарная машина. В последний момент Александра Александровна вдруг побежала на наш бывший участок и спешно набрала в корзиночку «потомки» когда-то посаженной отцом клубники Виктории. «Из вашего сада, Александр Иванович», — сказала она, поставив рядом с отцом сочные плоды. Куприн благодарно улыбнулся.
В Ленинграде врачи решили сделать отцу операцию.
24/VII — 38 г.
«Ничего радостного о папе сообщить, к сожалению, не могу: у него рак пищевода! Операция ему сильно облегчила — его питают через желудок, он очень посвежел, но надолго ли это?
Сейчас проснулся (он много спит, к его счастью), и первое слово — а дочка где, моя Ксения? Я ему показала твой портрет с собачкой. Он сказал: „Какая она у нас красивая“.
Я, конечно, чувствую себя придавленной судьбою… Сама понимаешь, смотреть на любимого человека и знать, что спасти невозможно!
В смысле ухода и в окружении все, что только возможно, он имеет: и лучшие врачи, профессора и знаменитости около него.
Что возможно для спасения или, вернее, для продления его жизни, все делается — одним словом, он на давно желанной Родине.
Я счастлива, несмотря на ужасное горе, что желание его и мечта сбылись».
Через неделю, 3 августа 1938 года, мама писала:
«Нет слов, как мне тяжело тебе писать, что папочка тает с каждым днем…
О себе не пишу — ты ясно сама себе представляешь мое состояние — ведь папочка наш особенный! Нежен он со мною необыкновенно, но говорить уже не может. Но улыбается так мило, что сразу легче делается.
Больше не могу писать, сердце не выдерживает…»
Когда-то, заболев в молодости, Куприн сказал, что, умирая, он хотел бы, чтобы любящая рука держала его руку до конца.
Его желание исполнилось. Мама ни на минуту от него не отходила, и несмотря на его слабость, всю свою оставшуюся силу он вкладывал, чтобы крепко, крепко держать маленькую ручку своей жены. Так крепко, что мамина рука затекала.
Мама записала в дневнике все, что говорил незадолго до смерти отец:
«Я чувствую, что меня что-то вздернет, даже испуг будет, а потом я поправлюсь.
Я глупею, с головой что-то делается — помоги же мне, позови доктора.
Я не хочу умирать, жизни мне хочется. Ксению скорее позови, я не могу без нее больше».
Перекрестился и говорит: «Прочитай мне „Отче наш“ и „Богородицу“, — помолился и всплакнул. — Чем же я болен? Что же случилось? Не оставляй меня».
«Мамочка, как жизнь хороша! Ведь мы на родине? Скажи, скажи, кругом — русские? Как это хорошо!»
«Я знаю, что я иногда схожу с ума и бываю тяжел, но, милая, будь со мной милостива.
Я чувствую, что что-то ненормально, позови доктора.
Посиди со мной, мамочка, так уютно, когда ты со мной, около меня! Мамочка, люблю смотреть на тебя».
«У меня теперь какой-то странный ум, я не все понимаю.
Вот, вот начинается, не уходи от меня, мне страшно».
Александр Иванович Куприн умер 25 августа 1938 года. Моя мама погибла во время блокады Ленинграда пять лет спустя. Оба они покоятся рядом на Волковом кладбище. Это своего рода музей. Первым погребен здесь писатель-бунтовщик Александр Николаевич Радищев в 1802 году. Каждое имя на памятниках принадлежит прошлому, настоящему и будущему.
Вернувшись на родину, я, конечно, посетила Литераторские мостки, как теперь называется Волково кладбище.
Приближаясь к могиле отца, я увидела большой букет нарциссов, которые он очень любил и собственноручно сажал в нашем садике в Гатчине. Нарциссы были одним из первых чудес весны моего детства. Меня этот жест неизвестных почитателей растрогал до слез. Я часто приезжаю и долго гуляю по кладбищу, где похоронено много людей, связанных с моим отцом.
Вот высокий конус, похожий на «черного человека» — Леонид Андреев. Они часто ссорились с отцом. Вот задумавшийся над стопкой книг Н. К. Михайловский, на именинах которого полюбили друг друга мои отец и мать. А вот Мамин-Сибиряк с дочерью Аленушкой, а внизу под памятником скромная доска: «Мария Морицовна Абрамова». Вот могила Н. Гарина-Михайловского, о последней трагической встрече с которым отец написал очерк; С. А. Венгерова, А. Н. Будищева, забытого сейчас писателя, соседа и друга Куприна по Гатчине.
Здесь и старшее поколение великих мастеров: Тургенев, Салтыков-Щедрин, Гончаров, Успенский, Лесков. Добролюбов перед смертью попросил похоронить его рядом с Белинским, и вот уже более ста лет их два памятника окружает общая чугунная ограда.
Мои прогулки не грустные, здесь столько бессмертных.
Каждый оставил для потомства часть своей души, своего таланта и ума.
И я знаю, что и мой отец жив, жив в своих книгах, стоящих на полках миллионов советских людей.
Москва, 1968–1977
| 
