Жена Руднева — тип аристократки, согласившейся на неравный брак, мучительно ревнующей своего мужа и навсегда застывшей в позе оскорбленного дворянского достоинства. Она почти никогда не выходила из своих комнат, кроме особенно торжественных официальных случаев. Урожденная княжна Ознобишина, последний отпрыск знатного и богатого рода, она раз навсегда решила, что общество ее мужа и детей слишком «мескинно»<1> и «брютально»<2>, и поэтому равнодушно «иньорировала» его, развлекаясь визитами к архиереям и поддержанием знакомства с такими же, как она сама, окаменелыми потомками древнихродов.
Старшая дочь Рудневых, Лидия, «не выносила никакого шума и относилась к «мелюзге» (детям — А. В.) с холодным и вежливым презрением». Она и ее приятельницы «говорили о Марксе и об аграрной системе и... стремились на высшие женские курсы». Конечно, Куприн здесь далек от разоблачения псевдореволюционности буржуазной барышни, временно увлеченной передовыми идеями. Он и сам не настолько разбирается в научном социализме, чтобы отличить подлинных марксистов от мнимых. Но все же в характеристике Лидии Рудневой и ее общественных увлечений сквозит легкая ирония.
Традиционный «рождественский мальчик» уступает в рассказе место совсем новому герою — юному пианисту Азагарову. Писатель рисует портрет хрупкого, слабого подростка, неожиданное появление которого в рудневском доме встречено скептическими усмешками. Оказывается, однако, что в тщедушном теле юного тапера живет душа талантливого художника.
«Мальчик бережно положил руки на клавиши, закрыл на мгновение глаза, и из-под его пальцев полились торжественные, величавые аккорды начала рапсодии. Странно было видеть и слышать, как этот маленький человечек, голова которого едва виднелась из-за пюпитра, извлекал из инструмента такие мощные, смелые, полные звуки. И лицо его как будто бы сразу преобразилось, просветлело и стало почти прекрасным...»
Как и в рассказе «Чудесный доктор», счастливая встреча совершает резкий поворот в судьбе бедного человека. Но и здесь благотворитель не является богачом, внезапно возлюбившим бедняка. В рассказе «Тапер» добрым ангелом мальчика является знаменитый пианист Антон Рубинштейн, Таким образом, и благодетель и объект благодеяния — служители искусства. «...Никогда и никому Азагаров не передавал тех священных слов, которые ему говорил, едучи с ним в санях в эту морозную рождественскую ночь, его великий учитель».
Эстетическая идея рассказа именно здесь, в этом благоговейном отношении юного героя к словам великого мастера. Мы не знаем этих слов, но мы ощущаем пафос рассказа — прославление священного искусства, прославление прекрасного и доброго в их неразрывном единстве. Размышляя над судьбой людей, наделенных большим талантом, но живущих в обществе, где чувства искривлены, изуродованы, писатель ставит вопрос о возможной гибели таких людей, о распаде их сознания под влиянием морального уродства, буржуазного общества. Такова проблематика рассказа «Погибшая сила» (1900).
Начинается рассказ своеобразным гимном в честь красоты. Художник Савинов стоит перед своим творением — картиной, над которой он работает с любовью и вдохновением. В законной гордости художника «не было места мелочному профессиональному тщеславию, потому что Савинов относился очень холодно к своей известности, давно перешагнувшей за пределы России. Здесь артист благоговел перед своим произведением, почти не веря тому, что он сам, своими руками создалего».
Искусство для Куприна неотделимо от живой жизни, от той светлой радости, которую дарит человеку красота мира. Когда Савинов выходит из церкви, где он писал свою картину, его охватывает могучая радость бытия. «Как все звонко, радостно, ароматно и красиво было вокруг!.. Среди дня прошел крупный дождик, и теперь омытые листья тополей и каштанов блестели, точно по-праздничному.
Откуда-то неслось благоухание мокрой, освеженной дождем сирени. Небо стало к вечеру гуще и синее, а тонкие, белые ленивые облака порозовели с одного бока. В воздухе зигзагами низко носились, чуть не задевая лица, резвые, проворные ласточки, и как-то странно гармонировал с их веселым стремительным визгом протяжный и грустный звон отдаленного колокола».
Резкий диссонанс в это настроение, созданное красотой искусства и красотой реальной жизни, вносит появление художника Ильина, сломленного и выбитого из колеи. Перед Савиновым «стоял мужчина в рваном холщовом летнем пиджаке, в разорванных на коленях панталонах и в опорках да босу ногу, еще не старый, но уже согнутый той обычной согбенностью бродяг и нищих, которая приобретается от привычки постоянно ежиться на холоде, тесно прижимая руки к бокам и груди. Лицо у него было испитое, пухлое и розовое, шире внизу, с набрякшими веками над вылинявшими, мокрыми глазами, с потресканными и раздутыми губами, с нечистой, свалявшейся в одну сторону черной бородой. Этот человек держал в руках рваную шапку. Черные спутанные волосы беспорядочно падали ему на лоб».
Куприн нарисовал портрет человека, дошедшего до последней ступени духовного падения, человека, которому как будто уже ничего не стыдно, ничего не жаль. Собственное прошлое перестало быть для Ильина заветным. Оно как бы служит спекулятивным средством привлечь внимание прохожих («Не откажите во имя человеколюбия уделить несколько сантимов на обед бывшему стипендиату Императорской академии художеств»).
Будучи узнанным, Ильин перестает «играть» в нищего. Но жизнь сломала Ильина, и писатель показывает, как безнадежно болен духовно этот человек. Все дальнейшее поведение героя дается в двойном плане, в соединении Ильина «прошлого» с Ильиным «настоящим».
Восторженно говоря о картине Савинова, он вдруг восклицает: «Ручку мне пожалуйте, ручку... не откажите» — и целует протянутую ему руку. Это, конечно, жест преклонения перед гением Савинова, создавшего тот образ божественной красоты, о котором мечтал Ильин и до которого он не сумел возвыситься.
«Господин Савинов! Не вам руку целую... Русскому гению руку целую... Я — мертвый человек — новую зарю приветствую в вас». Это слова человека, всем сердцем любящего искусство. И все-таки «ручку мне пожалуйте» звучит каким-то невольным или актерски нарочитым лакейством.
Вспоминая прошлое — работу в Петербурге, а затем в Риме, несчастную страсть, которая привела его к духовной гибели, Ильин преображается, но в конце ясно, что он не вернется к прежней творческой жизни, он окончательно выбился из колеи, он уже безнадежно больной человек.
Непостижимая и властная сила любви всегда была для Куприна интереснейшим предметом художественного исследования. Но при этом им неизменно ставятся или затрагиваются проблемы социальных отношений. В рассказе «Погибшая сила» нравственно-уродливое торжествует над нравственно-прекрасным: гибнет талантливый, может быть гениальный артист, а ничтожная светская женщина продолжает преуспевать, не поняв, даже не заметив, какую жизнь она смяла мимоходом. Писатель не делает акцента на социальных причинах катастрофы, постигшей Ильина, — ведь его погубила фатальная сила любви. Но дело обстоит несовсем так. Жена богатого генерала, втоптавшая в грязь чувства молодого художника, во многих отношениях напоминает аристократку Кэт из «Прапорщика армейского», Нину Зиненко из «Молоха». В этих извращенных натурах, с которыми себе на горе связывают свою судьбу купринские герои, воплотился цинизм буржуазно-дворянского общества, столь ненавистный Куприну.
Страстная, хотя и смутная мечта о духовно-красивом и свободном человеке, сострадательное отношение к людям, изуродованным действительностью, ненависть к буржуазной пошлости — ко всему, что враждебно священному миру Прекрасного, — таков пафос произведений, созданных Куприным в ранний период его творчества.
<1> Пошло (от франц. - mesquin).
<2> Грубо (от франц. - brutal).
|
