О творчестве Куприна » Волков А.А. Творчество А. И. Куприна
    » Глава 1. Ранний период

Рассказы и повести об «отверженных», угнетенных займут значительное место в творчестве Куприна. Известная ограниченность мировоззрения писателя приводила порой к идеализации деклассированных элементов. Однако заключавшийся в этих рассказах и повестях протест постепенно приобретал значительно более резкую и определенную окраску; все яснее и смелее выявлялись симпатии писателя к людям, выброшенным за борт буржуазного общества, сильнее звучала отповедь мещанству.

Действительность все настойчивее заставляла пытливого художника спуститься с высот отвлеченного гуманизма и искать смысл и правду жизни среди людей, которые могли бы быть прекрасными, но оказались обреченными на существование, изуродовавшее их морально и физически.

Унаследовав от Чехова непримиримость к различным проявлениям мещанской пошлости и цинизма, Куприн, как и Чехов, ощутил грозовую атмосферу предреволюционных лет и был воодушевлен прекрасной, хотя и смутной мечтой о грядущем дне человечества.

В статье, посвященной памяти Чехова, говоря о глубокой вере великого художника в то, что «...через триста — четыреста лет вся земля обратится в цветущий сад», Куприн писал:

«Эта мысль о красоте грядущей жизни, так ласково, печально и прекрасно отозвавшаяся во всех его последних произведениях, была и в жизни одной из самых его задушевных, наиболее лелеемых мыслей. Как часто, должно быть, думал он о будущем счастии человечества, когда по утрам, один, молчаливо подрезывал свои розы, еще влажные от росы, или внимательно осматривал раненный ветром молодой побег. И сколько было в этой мысли кроткого, мудрого и покорного самозабвения!

Нет, это не была заочная жажда существования, идущая от ненасытимого человеческого сердца и цепляющаяся за жизнь, это не было — ни жадное любо пытство к тому, что будет после меня, ни завистливая ревность к далеким поколениям. Это была тоска исключительно тонкой, прелестной и чувствительной души, непомерно страдавшей от пошлости, грубости, скуки, праздности, насилия, дикости — от всего ужаса и темноты современных будней» (курсив наш - А. В.)^<1>.

В этой прочувствованной и тонкой характеристике нельзя не ощутить и настроений самого Куприна.

Куприн воспринял от Чехова стремление так воссоздавать жизнь, чтобы изображенная картина сама подсказывала идейные выводы. Разумеется, это не имело ничего общего с созерцательным и равнодушным отношением к современности. Отвергая легенду о политическом индифферентизме Чехова, Куприн писал: «О, как ошибались те, которые в печати и в своем воображении называли его (Чехова — А. В.) человеком равнодушным к общественным интересам, к мятущейся жизни интеллигенции, к жгучим вопросам современности.

Он за всем следил пристально и вдумчиво; он волновался, мучился и болел всем тем, чем болели лучшие русские люди»^<2>. И, рассматривая причины, которые способствовали возникновению этой легенды, отмечал далее: «Есть люди, органически не переносящие, болезненно стыдящиеся слишком выразительных поз, жестов, мимики и слов. И этим свойством А. П. обладал в высшей степени. Здесь-то, может быть, и кроется разгадка его кажущегося безразличия к вопросам борьбы и протеста и равнодушия к интересам злободневного характера, волновавшим и волнующим всю русскую интеллигенцию. В нем жила боязнь пафоса, сильных чувств и неразлучных с ними несколько театральных эффектов»^<3>.

Все это в значительной мере можно отнести к самому Куприну. В произведениях, создавших ему славу писателя-реалиста, очень редко встречается непосредственно выраженный пафос гнева и разоблачения. Куприн не публицист, он, как правило, не выступает с прямой оценкой. Он не разоблачает, а «описывает» — описывает так, что обыденное предстает в своей внутренней правде и само изображение дает ответы на жгучие вопросы жизни.

Герои Куприна живут беспокойно и тревожно. Они плачут и смеются, радуются и огорчаются, их внутренний мир открыт читателю, и они, рассуждая вслух, посвящают нас в тайное тайных своих чувств и переживаний. А сам писатель старается как бы держаться в стороне от вызванных им к жизни образов. Предоставим слово Куприну, рассказавшему устами одного из своих героев о важнейшей черте собственного творчества: «...Нужно великое умение взять какую нибудь мелочишку, ничтожный, бросовой штришок, и получится страшная правда, от которой читатель в испуге забудет закрыть рот. Люди ищут ужасного в словах, в криках, в жестах... Все мы проходим мимо этих характерных мелочей равнодушно, как слепые, точно не видя, что они валяются у нас под ногами. А придет художник, разглядит и подберет. И вдруг так умело повернет на солнце крошечный кусочек жизни, что все мы ахнем: «Ах, боже мой! Да ведь это я сам — сам лично видел! Только мне не пришло в голову обратить на это пристального внимания».

Этот сознательный отказ от патетики, это стремление раскрывать глубины жизни через «ничтожные» крупицы бытия удивительно напоминают Чехова. Не навязывать читателю своих мнений и выводов, внимательно и вдумчиво относиться к характерным, хотя на первый взгляд и незначительным явлениям социальной жизни и всей направленностью своего творчества протестовать против мещанской пошлости, против всего, что унижает человека,— таковы эстетические принципы Куприна, сближающие его с Чеховым. Но у Куприна своя, только ему присущая манера воссоздания жизни на основе этих идей и принципов.

Чехов явился выразителем целой эпохи в жизни русской интеллигенции. Он был очевидцем и бытописателем гибнущих или перерождающихся «лишних» людей. Многие из этих «лишних» людей с их конфликтом воли и сознания, с их моральным бессилием пополняли собой ряды «благополучного» мещанства, чье зоологическое существование писатель также беспощадно разоблачал. Из картин русской жизни, нарисованных Чеховым, слагалась и художественная история оскудевшего и уходящего с исторической сцены русского дворянства.

Разночинец Куприн вступил в литературу в 90-е годы, когда все сильнее начинало ощущаться дыхание той освежающей бури, о которой мечтали многие чеховские герои; это было время, когда общественные настроения все настойчивее требовали литературы оптимистической, пробуждающей активность, стремление к преобразованию жизни.

Больше и сильнее сказать о деградации буржуазно-дворянского общества, чем это сделали Толстой и Чехов, не могли реалисты следующего поколения. Их творчество продолжало развиваться в русле критического реализма. Вместе с тем последние представители критического реализма восприняли от своих великих предшественников и с особенной остротой ощутили настоятельную потребность описывать не только распад буржуазно-дворянской интеллигенции, но и зарождение нового, здорового, «просветы» в будущее. Куприну это стремление присуще в наибольшей степени.

В своем раннем творчестве Куприн ищет сближения с народом, стремится туда, где проявляется активность и сила человека, туда, где эта активность и сила пытаются разорвать сковывающие их цепи. Это не политически осознанное стремление, но это выход на свежий воздух, на встречу созидающим силам жизни. Маленький человек, подавленный непосильным фабрично-заводским трудом, начинает интересовать писателя. Это многозначительный факт, ибо после 70-х годов внимание русской литературы было в основном направлено к трагедии, переживаемой буржуазно-дворянской интеллигенцией, и к крестьянству, а также к взаимоотношениям этой интеллигенции с крестьянством. В 90-е годы, с приходом на смену дворянству промышленной буржуазии, с ростом рабочего класса и обострением отношений между промышленником и рабочим, перед литературой открывалась новая необъятная арена для изучения и воссоздания общественных отношений, определяющих весь ход исторического процесса.

В те годы Куприн был одним из немногих русских писателей, обративших взор к жизни рабочих. И, пожалуй, он был единственным из писателей, который подошел к фабрично-заводской теме не со стороны. Так, впечатления от рельсопрокатного завода в селе Дружковке Екатеринославской губернии, где Куприн работал несколько месяцев в качестве заведующего учетом кузницы и столярной мастерской, дали ему обширный материал для очерка «Рельсопрокатный завод», а затем и для повести «Молох». Очерки «Рельсопрокатный завод» и «Юзовский завод» Куприн писал одновременно с повестью — очерки появились незадолгодо «Молоха»^<4>.

После «Молоха» Куприн вновь вернулся к «индустриальной» теме, написав в 1899 году очерки «В главной шахте» и «В огне». Эти два очерка явились результатом переработки очерка «Юзовский завод», а очерк «В огне» включает в себя также фрагменты из «Рельсопрокатного завода».

Каторжная работа металлургов, шахтеров потрясла Куприна. С горячим сочувствием пишет он о рабочих, с нескрываемым возмущением — о жестокой эксплуатации, которой они подвергаются, об иностранных «акционерных компаниях, полонивших и продолжающих полонять Донецкий бассейн»^<5>.

В те годы, когда создавались эти очерки и повесть «Молох», с многочисленными рассказами о порабощенных и угнетенных выступил наиболее близкий к Горькому писатель — А. С. Серафимович. Жизнь и борьба трудящихся питали творчество Серафимовича, и к этой теме всей своей жизни Серафимович пришел значительно лучше вооруженный в идейном отношении, чем Куприн. Но даже и у Серафимовича труд далеко не сразу выступил как организующая сила, далеко не сразу положительным героем его произведений стал передовой рабочий, осознавший свою историческую роль. На первых порах в подходе к изображению рабочего у Серафимовича было многоо бщего с Куприным.

Куприн рисовал пролетария, согбенного трудом, а не пролетария, готовящегося стряхнуть с себя вековой гнет.