О тяжелой доле рабочего при капитализме Куприн рассказал в очерке «Юзовский завод». И чем дальше, тем больше растет в писателе возмущение против жестокой эксплуатации трудящихся. В очерке «В недрах земли» он пишет: «Молча, сосредоточенно, со стиснутыми зубами вбивал он (шахтер Грек — А. В.) кайло в крупный, звенящий уголь. Временами он как будто забывался. Все исчезало из его глаз: и жидкая лава, и тусклый блеск угольных изломов... Мозг точно засыпал мгновениями... Отбивая над своей головой пласт за пластом. Грек почти бессознательно передвигался на спине все выше и выше...» А вот описание нечеловеческого труда шахтера у Серафимовича: «Шагах в трех от меня рабочий врубался в каменноугольную массу, отделяя ее от пола. Он лежал на левом боку и частью на спине и, держась обеими руками за длинную рукоять особенно удлиненного топора, с усилием взмахивал им над самым полом, болезненно содрогаясь всем телом от крайне неловкого положения и усилий попадать в одно и то же место; голова тянулась за ударами, и ноги судорожно подергивались, шурша по мокрому полу мелким углем. И каждый раз, как кайло глубоко и с силой врубалось снизу в узкую расщелину, отделяя угольный пласт от каменного пола, брызги осколков с шумом вырывались оттуда, с ног до головы обдавая забойщика».<1>
И Куприн и Серафимович с болью пишут о последствиях непосильного труда, о том, как шахтеры, на короткое время вырываясь из ада шахты, пытаются забыться в пьяном чаду, об ожесточении и грубости, порожденных беспросветной жизнью. Оба пишут о трагической судьбе малолетних, втянутых в колесо жесточайшей эксплуатации («В недрах земли» Куприна и «Маленький шахтер» Серафимовича). Оба писателя стремятся вместе с тем выявить все доброе, сильное, талантливое в характере русского трудового человека — все то, что уродуется, искажается эксплуататорским строем. Так, в очерке Куприна «В недрах земли» нарисован мальчуган Васька Ломакин, спасающий жизнь шахтера Ваньки Грека. Юный шахтер и спасенный им рабочий на всю жизнь связаны «крепкими и нежными узами».
Известное сходство очерков двух художников, вообще-то столь непохожих друг на друга по творческой манере и эстетическим принципам, их единодушный протест против подневольного труда весьма характерны для эпохи подъема освободительного движения. Но в произведениях Серафимовича все сильнее звучали революционные мотивы, все отчетливее выступала идея двух антагонистических лагерей и неизбежности решительной схватки между ними (рассказ «Капля»).
Другим путем шел Куприн. Идея социалистической революции казалась ему неосуществимой, утопической, а поэтому пролетариат не показан в его произведениях как основная движущая сила исторического процесса, как авангард освободительной борьбы народа. Оставаясь в рамках критического реализма, Куприн в поисках правды обращался к людям, которые, с негодованием отвергая мерзости буржуазного общества, чувствовали себя несчастными и лишними в жизни или оказывались выброшенными за пределы общества. Немудрено, что герои Куприна были обречены на горчайшую неудачу и гибель: их протест был стихийным и пассивным, оторванным от движения широких масс.
* * * * *
Художник многообразного жизненного опыта, Куприн особенно глубоко изучил армейскую среду, в которой провел четырнадцать лет. Теме царской армии писатель посвятил много творческого труда; именно с разработкой этой темы в значительной степени связаны индивидуальная окраска его таланта, то новое, чтовнесено им в русскую литературу.
Изображая военную среду, он открывал перед читателем мало исследованную литературой область русской жизни. Российское мещанство подвергли суровой критике великие современники Куприна — Чехов и Горький. Но Куприным впервые с таким художественным мастерством и так детально показана офицерская, по своей сущности мещанская, среда.
В этом мирке особенности бытия российского мещанства выступали в концентрированном виде. Ни в каких других слоях мещанской Руси не было, пожалуй, столь кричащего противоречия между духовной нищетой и надутым кастовым высокомерием людей, мнящих себя «солью земли». И, что очень важно, вряд ли где-нибудь существовала такая пропасть между интеллигентами и людьми из народа. И нужно было очень хорошо знать все закоулки армейской жизни, побывать во всех кругах ада царской казармы, чтобы создать широкое и достоверное изображение царской армии.
Уже в «Дознании» (1894), первом истинно реалистическом произведении Куприна, очень характерном для его художественной манеры, как бы предваряющем дальнейшее развитие его поэтической индивидуальности, мы знакомимся с излюбленным героем Куприна. Образ этого героя — одинокого правдоискателя, человека, оглянувшегося «окрест себя» и содрогнувшегося перед злом жизни, как правило, находится на скрещении всех сюжетных линий, он средоточие всех идей, с него начинается экспозиция, его переживаниями, иногда его гибелью заканчивается повествование.
Молодой офицер Козловский, производящий дознание о краже рядовым Мухаметом Байгузиным у солдата Венедикта Есипаки пары голенищ и тридцати семи копеек, недавно поступил в полк. Он человек, мало подходящий для порученной ему роли следователя. Его нравственное чувство вступает в противоречие с предписанным ему казенным «мышлением», и на этой почве возникает сложная гамма переживаний, колебании и мучений совести.
В образе татарина Мухамета Байгузина есть нечто от чеховского «злоумышленника». Чеховский мужичок в пестрядинной рубашке, согбенный жизнью и дремуче невежественный, не сознавал, что, отвинчивая гайки рельсов, он может вызвать крушение поезда. Кража голенищ татарином Байгузиным нечревата такими последствиями, но поступки мужика и татарина порождены общими для них условиями жизни.
Допрашивая Байгузина, подпоручик Козловский все более убеждается в том, что несправедливо наказывать солдата за проступок, значение которого тот не способен понять. Однако Козловскому приказали произвести дознание и выявить виновника кражи. Ему удается вызвать признание у забитого, измученного казармой тщедушного татарина,— это произошло после того, как подпоручик обратился к сыновним чувствам «преступника». Но тут же Козловский, у которого тоже где-то далеко живет старушка мать, ощущает возникновение внутренней «тонкой и нежной связи» смолчаливым татарином.
Именно в смутном осознании Козловским этой внутренней общности заключается идейный пафос рассказа. Куприн ставит вопрос о духовных связях народа и интеллигенции, о позиции, которую интеллигент обязан занять, когда на него возлагают роль подручного угнетателей.
Едва добившись признания от Байгузина, Козловский уже сожалеет об этом. Он чувствует личную ответственность за то, что произойдет с татарином. Он тщетно пытается добиться смягчения наказания. Предстоящая жестокая и унизительная порка солдата не дает ему покоя. Когда в приговоре упоминают его фамилию, Козловскому кажется, что все с осуждением смотрят на него. А после порки его глаза встречаются с глазами Байгузина, и он вновь чувствует какую-то странную душевную связь, возникшую между ними солдатом.
Герои Куприна не могут принять на себя роль пособников угнетателей. Ограниченность их социальных убеждений не позволяет им бороться плечом к плечу с народом, против порядка, отнимающего у байгузиных человеческое достоинство, уродующего их душу. Но и выступать против народа герои Куприна не могут, ибо чувствуют, что правда на стороне народа.
В завершающих строках раскрывается противоречие между нравственными запросами передового интеллигента и его ослабленной волей, неспособностью к действию, противоречие, которое приводит к идейному тупику. Интеллигент Куприна способен лишь к минутной и яростной вспышке энергии, а затем — духовная прострация, обычная после резкого нервного подъема.
Душевное смятение Козловского, нарастающая в нем ненависть к военной среде вырываются наружу как реакция на заявление одного из офицеров, утверждавшего, что татарина плохо высекли, ибо розги надо предварительно выпаривать в уксусе.
«У Козловского вдруг что-то зашумело в голове, а перед глазами поплыл красный туман. Он заступил дорогу рыжему офицеру и с дрожью в голосе, чувствуя себя в эту минуту смешным и еще более раздражаясь от такого сознания, закричал визгливо:
— Вы уже сказали раз эту гадость и... и... не трудитесь повторять... Все, что вы говорите, бесчеловечно и гнусно!..»
Казалось бы, этот взрыв негодования приведет к каким-то очень широким выводам и практическим действиям. Но все разрешается истерикой, которой сам Козловский жестоко, до боли стыдится.
В рассказе выступает ряд персонажей, типичных для царской казармы. Очень живописен образ фельдфебеля Тараса Гавриловича Остапчука. Он выходец из мещанской среды, которая поставляла усердных слуг «престолу» и полиции. В образе Остапчука воплощены черты унтер-офицеров, являющихся своего рода «средостением» между «господами офицерами» и «нижними чинами».
Мышление фельдфебеля, его манера разговаривать, держать себя, его лексикон ярко характеризуют тип опытного служаки, хитроватого и ограниченного. В каждом его слове, в каждом поступке отражается немудреная психология надсмотрщика, грозного с подчиненными и выслуживающегося перед начальством.
Фельдфебель любит после вечерней переклички, сидя перед палаткой, попить чайку с молоком и горячей булкой. Он «беседует» с вольноопределяющимися о политике и несогласных с его мнением назначает на внеочередное дежурство.
Характер и «культура» Остапчука проявляются в каждом его слове. Например, по поводу кражи голенищ Байгузиным он говорит Козловскому: «Точно так, в прошлом году в бегах был три недели. Я полагаю, что эти татаре — самая несообразная нация. Потому, что они на луну молятся и ничего по-нашему не понимают. Я полагаю, ваш бродь, что их больше, татар то есть, ни в одном государстве не водится...»
Остапчук, как это свойственно людям невежественным, любит поговорить о «высоких материях» с человеком образованным. Но «отвлеченный» разговор с офицером — это вольность, которую фельдфебель может себе позволить лишь с молодым офицером, в котором он сразу же разглядел интеллигента, еще не научившегося приказывать и презирать «нижних чинов».
В образе Остапчука писатель дает свой первый набросок очень характерного для царской армии типа. На фельдфебеля ротный командир перелагал все хозяйственные заботы. Фельдфебель был «грозой» солдат и фактически хозяином подразделения. По отношению к офицерам он слуга. По отношению к солдатам он хозяин, и здесь выявляются воспитанные режимом и палочной дисциплиной черты психологии надсмотрщика. В этом своем качестве Остапчук резко противостоит человечному и размышляющему Козловскому.
<1> А. С. Серафимович. Собрание сочинений, т. 1. Гослитиздат, 1959, стр. 159.
|
