О творчестве Куприна » Волков А.А. Творчество А. И. Куприна
    » Глава 3. На революционной волне

События первой русской революции были серьезнейшим экзаменом для Куприна, экзаменом, в котором проверялась его гражданская зрелость, его демократизм. И Куприн доказал в эти исторические дни, что он является подлинным художником гражданином. Активному вмешательству Куприна в революционные события способствовало и то, что он находился в тех местах, где эти события приняли особенно драматический характер: в конце 1905 года писатель поселяется в Балаклаве и часто наезжает в Севастополь.

Севастопольская военщина, уже враждебно настроенная по отношению к автору «Поединка», приходит в ярость после опубликования его корреспонденции-очерка о подавлении восстания матросов на крейсере «Очаков». Чтение на благотворительном вечере в Севастополе отрывков из «Поединка» произошло в бурной обстановке. Публика разделилась на два лагеря. В общем хоре голосов сталкивались одобрительные и негодующие возгласы. Для устроителя вечера, отставного генерала Н. Лескевича, не знавшего, очевидно, содержания «Поединка» и критических отзывов о нем, все это было неприятной неожиданностью. Он заявил Куприну: «Вы оскорбили всё офицерство, вы черт знает что читали!»

Куприн спокойно ответил:

«— Если господа офицеры чувствуют себя оскорбленными, я готов дать им удовлетворение. Мой адрес: Балаклава, гостиница „Гранд-отель“.

— Драться! Я сам буду с вами драться,— воскликнул генерал»^<1>.

Этот скандал был лишь началом севастопольских бед Куприна. За три дня до чтения в петербургской газете «Наша жизнь» появился упоминавшийся нами очерк писателя о восстании на «Очакове». Куприн был свидетелем бесчеловечной жестокости, проявленной царскими сатрапами при подавлении восстания. Отклик писателя на эти события стал самым смелым гражданским актом в его общественно-литературной деятельности.

Очерк «События в Севастополе» (1905) написан тотчас же после разгрома «Очакова», когда ветер еще не успел развеять черные клубы дыма, нависшие над местом гибели корабля. Поэтому весь очерк насыщен пережитым волнением и гневом.

Написан он в сурово-лаконичной и острой манере. Даже в периодически повторяющихся картинах гибнущего корабля писатель сдержан в эпитетах, передает очень простыми словами драматизм происходящего. «Когда пламя вспыхивает ярче, мы видим, как на бронированной башне крейсера, на круглом высоком балкончике вдруг выделяются маленькие черные человеческие фигуры». Краски наложены очень скупо, с выделением двух цветов — багрового, кровавого цвета пламени и черного цвета воды. Эти две краски выступают в их резкой контрастности, создавая четкую, рельефную и зловещую картину.

Кровавому палачу, адмиралу Чухнину, писатель дает лишь краткую характеристику: «Это тот самый адмирал Чухнин, который некогда входил в иностранные порты с повешенными матросами, болтавшимися на ноке». Но Куприн не хотел придавать ничтожному образу адмирала-палача какую-то «демоническую» силу. «Нет, пусть никто не подумает, что адмирал Чухнин рисуется здесь в кровавом свете этого пожара, как демонический образ. Он просто чувствовал себя безнаказанным».

Дело не в самом Чухнине, а в антинародном режиме — вот смысл значения слова «безнаказанный». И когда Куприн пишет, что «душит бессильная злоба, сознание беспомощности, неудовлетворенная, невозможная месть», то не исполнитель Чухнин вызывает эту праведную и бессильную ярость, а тупая неподвижность российского мещанства, его животный эгоизм, дающие возможность реакционной клике учинять расправу наднародом. Ненавидя мещанство, Куприн обращается со словами благодарности к писателю, который глубже и беспощадней других вскрыл мещанскую психологию:

«Великое спасибо Горькому за его статьи о мещанстве. Такие вещи помогают сразу определяться в событиях. Вдоль каменных парапетов Приморского бульвара густо стояли жадные до зрелищ мещане. И это сказалось с беспощадной ясностью в тот момент, когда среди них раздался тревожный, взволнованный шепот:

— Да тише вы! Там кричат!

И стало тихо, до ужаса тихо. Тогда мы услыхали, что оттуда, среди мрака и тишины ночи, несется протяжный высокий крик:

— Бра-атцы!..»

Именно жадное любопытство, желание пощекотать себе нервы — вот чувства, владевшие зрителями-мещанами в описаниях Куприна. На крейсере лопается раскаленная броня, вылетают из гнезд стальные заклепки. Эти звуки похожи на частую стрельбу. И тогда испуганные мещане шарахаются в сторону. Но любопытство берет верх, и они снова возвращаются на набережную.

В очерке о севастопольских событиях Куприн попытался показать воздействие трагедии «Очакова» и на солдат. Но сделал он это довольно робко, описывая лишь некоторые внешние проявления солдатских переживаний. Солдаты литовского полка, пришедшие на Приморский бульвар, — «маленькие, серенькие, жалкие». «Корявый солдатик», которому кто-то сказал: «Ведь это, голубчик, люди горят», в ответ лепечет трясущимися губами: «Господи, божемой, господи, божемой».

Но вот к рядовым подходит офицер. В его тоне молодцеватость и что-то заискивающее. «Это еще что-о, братцы! А вот когда дойдет до носа — там у них крюйт-камера, это где порох сложен,— вот тогда здорово бабахнет!..»

В ответ на слова офицера солдаты поворачиваются к нему спиной. И писатель комментирует их душевное состояние: «Настроение солдат подавленное. Хотелось бы думать — покаянное».

Этими словами писатель заканчивает очерк, тем самым придавая им особое значение. Конечно, многие солдаты должны были горько каяться из-за того, что стали невольными участниками зверской расправы. Но вряд ли одни только мучения совести сжимали сердца людей в серых шинелях, когда они наблюдали страшную гибель таких же крестьян, как они сами...

Куприн намеревался написать второй очерк об «Очакове» — о попытках властей использовать трагедию восставших матросов для провокационных целей. В конце очерка «События в Севастополе» сказано:

«О травле жидов, социал-демократов, которая поднялась назавтра и которая — это надо сказать без обиняков — исходит от победоносного блестящего русского офицерства, исходит вплоть до призыва к погрому, — скажу в следующем письме...» В очерке «События в Севастополе» Куприн уже отметил, сколь безукоризненным по отношению к мирным жителям Севастополя было поведение восставших матросов и сколь провокационными были действия властей.

Газета «Крымский вестник» непосредственно после гибели «Очакова» напечатала статью, провокационно извратившую сущность севастопольских событий. Статья, навязанная газете официальными кругами, вызвала всеобщее возмущение. «Вы не смоете грязь, в которую окунулась редакция,— писала газета «Крым».— Мы живем в такое время, когда нельзя оправдывать себя только ссылкой на давление администрации. Общество требует от вас подробного объяснения»^<2>.

Куприн не был склонен слишком сурово осуждать «Крымский вестник». В очерке «События в Севастополе» он саркастически заявлял: «Я не смею судить редактора г. Спиро за то, что в нем не хватило мужества предпочесть смерть насилию над словом. Для героизма есть тоже свои ступени. Но лучше бы он попросил авторов, адъютантов из штаба Чухнина, подписаться под этой статьей. Путь верный: подпись льстит авторскому самолюбию...»

Таким образом, и в первой своей корреспонденции, и в запроектированной второй писатель избирал мишенью Чухнина и офицеров его штаба. Однако вторую статью Куприн не написал — очевидно, из-за преследований, которым подвергся после опубликования очерка «События в Севастополе».

Для позиции Куприна в эти дни чрезвычайно характерно его участие в спасении матросов «Очакова», сумевших добраться до берега. Об этом есть свидетельство самого художника — написанный им позднее, в 1918 году, рассказ «Гусеница». Собственно, пафос этого рассказа в прославлении свободолюбивой русской женщины. Но сюжет имеет непосредственное отношение к событиям в Севастополе и в известной степени автобиографичен.

Для определения характера и демократических привычек писателя интересна здесь его, окрашенная юмором, самооценка, данная в третьем лице. «Да, впрочем, какой он был писатель, — говорит безымянный агроном, от лица которого ведется повествование. — По целым суткам пропадал с рыбаками в море, а вернутся они с улова белуги — налопаются белого вина, как лошади, и ходят гурьбой, обнявшись, по набережной и орут самыми недопустимыми голосами дурацкую песню в унисон:

В рассказе описывается история спасения десятерых матросов с «Очакова».

Матросы прячутся на даче у Мурузовой — женщины благородной и смелой. Обстановка осложняется тем, что ее муж, бывший «революционер», и его друзья либерального толка раскисли от сознания опасности. «Но тут, спасибо, выручил вот этот самый, что называл себя писателем. Явился черт его знает от куда, весь в рыбьей чешуе, по с водкой, с колбасой, с таранью и жареной камбалой. И грубый какой! «Нечего, говорит, вам здесь петрушку валять. Ну-ка, ребятушки, тяпнем после трудов праведных!..» Если бы вы только видели, как они накинулись на еду и с каким наслаждением пили водку».