«Стоя на самом носу, который то взлетал на пенистые бугры широких волн, то стремительно падал в гладкие водяные зеленые ямы, Ваня размеренными движениями рук и спины выбирал из моря перемет... Артель молча гребла, не спуская глаз с двух точек на берегу, указанных атаманом. Помощник сидел у ног Вани, освобождая крючки от наживки и складывая веревку в корзину правильным бунтом. Вдруг, одна из пойманных рыб судорожно встрепенулась.
— Бьет хвостом, поджидает подругу, — сказал молодой рыбак Павел, повторяя старую рыбачью примету.
И в ту же секунду Ваня Андруцаки почувствовал, что огромная живая тяжесть, вздрагивая и сопротивляясь, повисла у него на натянувшемся вкось перемете, в самой глубине моря. Когда же, позднее, наклонившись за борт, он увидел под водой и все длинное, серебряное, волнующееся, рябящее тело чудовища, он не удержался и, обернувшись назад к артели, прошептал с сияющими от восторга глазами:
— Здоровая... как бык!.. Пудов на сорок... Этого уж никак не следовало делать! — Спаси бог, будучи в море, предупреждать события или радоваться успеху, не дойдя до берега».
Последняя фраза обладает целой гаммой оттенков. Внешне в ней содержится упрек, предупреждение. Писатель как будто подвержен тем же суеверным понятиям, которые бытуют в рыбацкой среде. И мы ощущаем добрую усмешку автора, его заинтересованность в судьбе людей, заслуживающих любви и уважения.
Если Юра Паратино — уже сложившийся тип, как и ряд других рыбаков, очерченных писателем, то Ваня Андруцаки находится в процессе становления характера и завоевания своего места в жизни. Поэтому автор уделяет ему несколько большее место, чем остальным, да и показывает его в обстоятельствах исключительных. В очерке «Белуга» Ваня Андруцаки выходит в море во главе артели, будучи еще молодым, казалось бы, неопытным рыбаком. Однако он «показал себя настоящим солёным рыбаком». А счастливое возвращение после трехдневного пребывания среди обезумевшего моря еще более укрепляет авторитет Андруцаки среди рыбаков.
«Перед бухтой они опустили парус и вошли на веслах, вошли, как стрела, весело напрягая последние силы, вошли, как входят рыбаки в залив после отличного улова белуги. Кругом плакали от счастья: матери, жены, невесты, сестры, братишки. Вы думаете, что хоть один рыбак из артели «Георгия Победоносца» размяк, расплакался, полез целоваться или рыдать на чьей-нибудь груди? Ничуть! Они все шестеро, еще мокрые, осипшие и обветренные, ввалились в кофейную Юры, потребовали вина, орали песни, заказали музыку и плясали, как сумасшедшие, оставляя на полу лужи воды».
Очерк «Господня рыба (апокрифическое сказание)» дополняет обрисовку характера, психологии, миросозерцания рыбаков с новой стороны. Один из героев очерков, Коля Констанди, раскрывает писателю тайны рыбацкого ремесла, посвящает его в обычаи, уходящие корнями в глубокую старину, и рассказывает ему легенду, любимую рыбаками. В описаниях Куприна рыбаки — это большие дети, мужественные и суеверные. И, как все дети, они обожают сказания, легенды, сказки. Их вера в чудесное и необычное неотделима от их веры в доброе и прекрасное.
В конце 1909 года Куприн сообщал Ф. Д. Батюшкову о том, что цикл «Листригоны» завершается очерком «Водолазы». Однако в 1911 году он добавил к циклу еще один очерк — «Бешеное вино». Можно предполагать, что побудительным мотивом к написанию последнего очерка явилось желание придать всему циклу художественную цельность и завершенность.
В очерке «Бешеное вино», как и в начальном очерке — «Тишина», художник связывает настоящее с минувшим, ему грезится «великолепный праздник Вакха», некогда справлявшийся «под тем же высоким синим небом и под тем же милым красным солнцем...» Эти мечты и воспоминания усиливают эпическое начало цикла: жизнь и труд рыбаков предстают овеянные дыханием тысячелетий, как нечто неизменное, едва ли не бессмертное в своей мудрой простоте и естественности.
Вместе с тем в завершающем очерке усиливается и лирическое начало, непосредственное выражение любви автора к своим героям, так убедительно для читателя подготовленное всем рассказанным. «Я сижу, ослабев от дымного чада, от крика, от пения, от молодого вина, которым меня потчуют со всех сторон. Голова моя горяча и, кажется, пухнет и гудит. Но в сердце у меня тихое умиление. С приятными слезами на глазах я мысленно твержу те слова, которые так часто заметишь у рыболовов на груди или на руке в виде татуировки:
«Боже, храни моряка».
По общей тональности «Листригоны», как нам кажется, несколько напоминают горьковские «Сказки об Италии». Конечно, в «Сказках» тематический диапазон шире, глубже содержание. Но купринский цикл близок горьковскому романтически-взволнованным воспеванием простых людей, любовью к этим людям, ярким, солнечным колоритом.
* * * * *
Цельные характеры этих простых людей Куприн противопоставляет нравам буржуазного общества. Именно здесь, в стремлении к естественности, в неприязни к «цивилизации», убивающей в человеке душу, сближается Куприн с Л. Толстим, здесь особенно отчетливо проходит линия влияния Толстого на Куприна. В статье «Наше оправдание» (1910), написанной в связи со смертью Л. Толстого, Куприн выделяет в творчестве великого писателя именно то, что характерно и для его собственного творчества:
«Он показывал нам, слепым и скучным, как прекрасны земля, небо, люди и звери. Он говорил нам, недоверчивым и скупым, о том, что каждый человек может быть добрым, сострадательным, интересным и красивым».
Отрицая буржуазную цивилизацию, Куприн склонен отрицать и все завоевания человеческой культуры. "В этом он также приближается к Толстому, но с той разницей, что Толстой идеализировал религиозно-патриархальный, каратаевский уклад жизни, а Куприн приходил порой к своеобразному пантеизму, даже биологизму. В фантастическом рассказе «Дух века» Куприн устами героя выражает, очевидно, собственную точку зрения: «Все страдания людей происходят оттого, что люди все больше и больше отдаляются от животных. Мы утеряли их натуральную красоту, их грацию, силу и ловкость, их стойкость в борьбе с природой, живучесть. Но хуже всего, что сознание убило в людях инстинкты».
Стремлением Куприна к первобытной естественности обусловлен его интерес к животному миру, изображению которого посвящен ряд его рассказов: «Изумруд», «Белый пудель», «Собачье счастье», «Слоновья прогулка», «Медведи», «Барбос и Жулька». Необходимо, однако, подчеркнуть, что в этих произведениях Куприн поднимается над примитивным биологизмом, нашедшим отражение в некоторых его суждениях и в рассказе «Дух века». Мы уже отмечали тонкий психологизм, присущий «анималистским» картинам Куприна. Изображение животных у Куприна служит также для воплощения определенной социальной тенденции, направленной против буржуазной цивилизации.
В письме к В. А. Тихонову в сентябре 1907 года Куприн сообщал: «Написал вот рассказик про беговую лошадку, которую зовут Изумруд»<1>. Произведение, которое Куприн небрежно назвал «рассказиком», заняло одно из первых мест среди произведений русских классиков о животных. Выражая свою глубочайшую любовь к Л. Н. Толстому, Куприн предпослал рассказу следующие слова: «Посвящаю памяти несравненного пегого рысака Холстомера».
Остроумными словами посвящения Куприн хотел сказать о преемственности некоторых идей своего рассказа с толстовским «Холстомером». Идейная сущность повести «Холстомер» и рассказа «Изумруд» отражает близость взглядов обоих писателей на буржуазную действительность, которая уродует все живое и прекрасное. В «Холстомере» эта тема развивается значительно глубже, чем в «Изумруде».
Толстой наделяет одряхлевшего рысака Холстомера человеческими чувствами. Условность повести заключается в том, что наряду с мастерски написанными картинами «быта» лошадей в конюшне и на лугу Толстой раскрывает «мысли» и «чувства» лошадей так, как если бы они действительно могли мыслить и чувствовать по-человечески. Раскрывая «мысли» лошадей, писатель иногда как бы напоминает об условности этого «мышления». Например: «И я молода, и хороша, и сильна,— говорило ржанье шалуньи...» Иногда же Толстой не считает нужным прибегать к этому приему: «Он медленно, как бы кланяясь, опустил и поднял голову, вздохнул, насколько ему позволял стянутый трок, и, ковыляя своими погнутыми, нерасходившимися ногами, побрел за табуном, унося на своей костлявой спине старого Нестера». И тут же приводятся мысли Холстомера: «Знаю теперь: как выедем на дорогу, он станет высекать огонь и закурит свою деревянную трубочку в медной оправе и с цепочкой...» А далее следуют «выводы» мерина о характере старого Нестера. Вскоре же начинаются главы с подзаголовками: ночь 1-я, ночь 2-я и т. д., в которых старый мерин «рассказывает» лошадям о своей жизни, дает характеристики людям, «излагает» свои «взгляды» на действительность. За этими главами начинается рассказ от автора о печальном конце бывшего хозяина Холстомера, Серпуховского, и как бы проводится параллель между жизнью человека и лошади, что подчеркивается мрачной концовкой — историей двух смертей: Холстомера и его бывшего хозяина Серпуховского.
В значительной степени иным является художественное решение темы у Куприна. В рассказе «Изумруд» все направлено к тому, чтобы снять или во всяком случае свести к минимуму условность в раскрытии «внутреннего мира» лошади. В то время как Толстой сообщает мерину способность «мыслить», Изумруд Куприна скорее ощущает, нежели «мыслит», поэтому действительность представляется ему в ощущениях и образах, что и определяет художественную фактуру рассказа. Вот, например, описывается отношение Изумруда к кобыле Щеголихе: «Расширив нежные ноздри, Изумруд долго потянул в себя воздух, услышал чуть заметный, но крепкий, волнующий запах ее кожи и коротко заржал». Иное ощущение вызывает у Изумруда «теплый запах пережеванного сена, шедший из часто дышащих ноздрей» другого жеребца, по кличке Онегин. Изумруд и Онегин ненавидят друг друга:
«Вдруг оба разом злобно взвизгнули, закричали и забили копытами». Однако Изумруда художник наделяет некоторыми «движениями души», свойственными людям. Изумруд боялся своего соперника, но сохранял при этом своеобразное чувство собственного достоинства: «Делая вид перед самим собою, что он вовсе не боится и что сейчас ничего не произошло, Изумруд повернулся, опустил голову...»
Но дальше все переводится в область смутных ощущений. «...В его голове текли медленные равнодушные мысли, сцепляясь воспоминаниями образов, запахов и звуков и пропадая навеки в той черной бездне, которая была впереди и позади теперешнего мига».
Сцепление запахов, вкусов и образов — вот что определяет восприятие Изумруда. И к этому потоку ощущений писатель — едва приметно — добавляет характеристики «от себя».
Характеристики конюха и наездников как бы «пропущены» сквозь ощущение жеребца, и не только природные ощущения, но и те, которые в нем выработались тренировкой. Известно, что лошадь очень чутко воспринимает движение опытной или неопытной руки, реагирует на умелое или неловкое прикосновение.
<1> ЦГАЛИ
|
