О творчестве Куприна » Волков А.А. Творчество А. И. Куприна
    » Глава 4. Верность гуманизму

Рассказ «Ученик» весьма показателен для идейных блужданий Куприна и по своей концепции близок к тем взглядам, которые он развивал в «Искушении» и «Королевском парке». Поэтизация жестокого и порочного — вот дань моде, принесенная Куприным. Герой рассказа «Ученик» Држевецкий тяготеет к «белокурой бестии» Ницше и действует по формуле «ближнего толкни». Перед нами разновидность Санина, хотя в рассказе Куприна нет той пошлости, которой наполнен роман Арцыбашева.

Свою «философию» Држевецкий излагает перед шулером Балунским, который как бы представляет старшее поколение людей, освободившихся от «условностей» морали. Но «ученики» превзошли своих «учителей». И Балунский с уважением отмечает:

«Я вам удивляюсь... Вы новое поколение. У вас нет ни робости, ни жалости, ни фантазии... Какое-то презрение ко всему. Неужели в этом только и заключается ваш секрет?

— Вэтом. Но так же и в большом напряжении воли».

Куприн пытается окутать фигуру своего героя дымкой романтической тайны, изобразить его человеком, читающим в душах людей. Есть в фигуре «студента» нечто мистическое, этакая декадентская «надмирность». Куприн хочет показать своего героя в окружении людей, восхищенных ими подавленных. Однако все попытки Куприна возвысить своего героя оказались тщетными. Несмотря на трескучие фразы о сильной воле, презрении к людям, Држевецкий — вульгарный гедонист, преисполненный самомнения; все его доблести сводятся к умению обирать тупых мещан, соблазнять их жен. Чем же отличается «я» такого героя от «я», воспеваемого каким-нибудь Каменским?

В рассказе «Ученик» заметно влияние декадентской идеи вечного круговорота жизни, повторяемости всех явлений. В жизни фатально определена смена горя и счастья, уродливого и прекрасного, злого и доброго, все возвращается к своему началу, все вобщем довольно-так искучно, тривиально — и нет пути вперед! Подобная «философия» должна была логически привести Куприна к мысли о невозможности достижения человечеством счастья. Она дает себя знать, например, в рассказе «Королевский парк» (1911).

Рассказ отчетливо делится на две части — художественную, содержащую непосредственное изображение будущего общества, и небольшое публицистическое вступление, очень мало связанное с сюжетом. При всей своей фантастичности «Королевский парк» по сюжету несколько напоминает рассказ «На покое», опубликованный в 1902 году. В «Королевском парке» также изображаются люди, которые, сыграв свои роли, находятся «на покое» и предаются бесплодным воспоминаниям и мелкой грызне. Но только здесь вместо бывших актёров фигурируют бывшие венценосцы, давно ставшие ненужными свободному и счастливому человечеству и сохраняемые обществом как исторические экспонаты. Все это изложено со свойственным Куприну остроумием и сатирически направлено против отживавших реакционных сил. Но во вступительной части писатель нашел необходимым заглянуть в еще более отдаленное будущее рода человеческого, которое представилось ему довольно-таки безотрадным. «Гений человека смягчил самые жестокие климаты, осушил болота, прорыл горы, соединил моря, превратил землю в пышный сад и в огромную мастерскую и удесятерил ее производительность. Машина свела труд к четырем часам ежедневной и для всех обязательной работы. Исчезли пороки, процвели добродетели». Казалось бы, Куприн рисует прекрасную картину (хотя в последней строчке не обошлось без легкой иронической усмешки автора). Но дальше следует «прогноз», в котором нотки пессимизма, прорывавшиеся уже в «Тосте», зазвучали с полной силой.

Жизнь человечества, достигшего совершенного благополучия, представлена как мертвое существование без чувств, желаний, страстей. «По правде сказать... все это было довольно скучно. Недаром же в средине тридцать второго столетия, после великого южно-африканского восстания, направленного против докучного общественного режима, все человечество в каком-то радостно-пьяном безумии бросилось на путь войны, крови, заговоров, разврата и жестокого, неслыханного. Деспотизма — бросилось и — бог весть, в который раз за долголетнюю историю нашей планеты — разрушило и обратило в прах и пепел все великие завоевания мировой культуры».

Это мрачное вступление к рассказу, навеянное самыми тривиальными буржуазно мещанскими выдумками о социализме, очень мало связано с непосредственным повествованием. Более того, между вступлением и конкретными картинами грядущего, которые рисует Куприн, даже есть известные противоречия. Писатель изобразил, хотя и весьма эскизно, людей будущего — веселую и добрую девочку, любящую сказки, и ее отца — «высокого загорелого мужчину со спокойными и глубокими серыми глазами». Упоминается также молодежь, гуляющая в светлые весенние дни по Королевскому парку и смотрящая на престарелых венценосцев как на «загробных выходцев». В облике девочки, ее отца и гуляющей молодежи ничто не свидетельствует о скуке, о пресыщении и пр.

Стихийный талант Куприна оказался «умнее» усвоенных им буржуазных концепций. Но поскольку эти концепции отразились в рассказе, он — независимо от намерений автора — попадал в русло идеологической реакции и, естественно, встретил резкое осуждение со стороны передовой общественности.

Уничтожающей критике подверг рассказ Куприна М. Ольминский на страницах большевистской «Правды», в статье «Между делом»:

«Рабочие, как известно, добиваются сокращения рабочего дня — это одно из главных требований. Куприн пишет, что добились даже не восьмичасового, а четырехчасового рабочего дня, и добавляет: „По правде сказать, все это было довольно скучно“». Цитируя далее слова Куприна о «безумии» человечества, следующем за «скукой», М. Ольминский замечает:

«Как видите, возражения Куприна против короткого рабочего дня те же, что и у любого купца или фабриканта: дай, дескать, волю рабочим и приказчикам, так они все перепьются от скуки и насмерть передерутся... Куприн не смог стать выше тех пошлостей, которые твердит самый заурядный буржуй»^<1>.

Анархические элементы в мировоззрении Куприна заставляли его порой занимать неверную позицию в общественной жизни, преступать границы этики. Как известно, А. П. Чехов и В. Г. Короленко в 1902 году сложили с себя звание почетных академиков — в знак протеста против исключения А. М. Горького из числа академиков. Достигнувший известности Куприн писал ф. Д. Батюшкову:

«Почетным академиком я быть не прочь. И для академии это было бы выгодно ввиду предыдущих отказов. А что же? После Чехова по языку я один и имею на это право»^<2>.

Оставим в стороне нескромный тон письма Куприна. Важнее другое — его отношение к протесту Чехова и Короленко, его отношение к Горькому, о котором он совсем недавно говорил как о своем учителе. Куприн в известной мере поддался настроению «переоценки ценностей», охватившему определенную часть русской интеллигенции после поражения революции 1905 года, оказался недостаточно защищенным перед натиском философии декаданса. Но эта «переоценка ценностей», к счастью, слабо затронула художественное творчество писателя, которое в основном сохраняло свой демократический и гуманистический характер. В период, когда декаданс вел шумное и воинственное наступление против реалистических традиций великой русской литературы, Куприн, несмотря на все свои слабости и отдельные уступки идейному противнику, оставался художником-реалистом, сторонником жизненной правды. Он оставался — и это очень важно подчеркнуть — хранителем чистоты и красоты русского языка. В этом его большая заслуга перед русской литературой, перед русской культурой, которую в годы реакции пытались дискредитировать мистики и эстеты, раболепно пересаживавшие на российскую почву безжизненные и ядовитые цветы западного декаданса. К сожалению, в оценке литературной деятельности Куприна периода реакции еще дают себя знать узко социологические схемы, односторонний подход к творческим исканиям и блужданиям талантливого и честного художника.

Прежде чем мы продолжим наш анализ, нам придется остановиться на ряде ошибочных положений в книге П. Н. Беркова о Куприне, вытекающих из схематического представления о русской литературе между двумя революциями и принижающих ценность художественного наследия А. И. Куприна.

Отправная точка зрения П. Н. Беркова такова: Куприн, пережив увлечение идеями революции, отошел от нее, отошел от А. М. Горького, и дальнейшая линия творческого развития Куприна — это кривая идейного и художественного падения. Исследователь подгоняет некоторые факты к своей «концепции», а так как анализ ряда произведений этого периода, являющихся творческим достижением писателя, либо во все отсутствует, либо подменяется перечислением их недостатков, то общая картина получается довольно-таки мрачной.

В некоторых высказываниях, письмах, произведениях Куприна, отразивших влияние реакционного окружения, П. Н. Берков усматривает последовательную линию поведения писателя, его настойчивое стремление отмежеваться от Горького и от «Поединка» — своего любимого детища. Вот что пишет П. Н. Берков: «В буржуазно-либеральной прессе появляются статьи, в которых проводится мысль о творческой независимости Куприна от Горького и о том, что произведения его, написанные после „Поединка“, стоят выше этой повести. Подобные взгляды встречают сочувствие у Куприна; так, по поводу статьи буржуазного критика Е. В. Аничкова в символистских „Весах“ (1907, № 2) Куприн писал: «Он очень умно, ловко и по-дружески отцепил меня от «Поединка», к которому меня ни с того, ни с сего хотят притачать на веки веков»^<3>.

Но это высказывание Куприна вовсе не говорит о стремлении «отказаться» от «Поединка» и того «смелого», что в нем было. Куприн, как мы увидим, и не думал отказываться от борьбы с социальным злом, от критики мещанства. Положительный отзыв Куприна о статье Аничкова имеет совершенно иной смысл. Буржуазные критики создавали легенду о «конце Куприна», заявляли, что «Поединок» является единственно стоящей вещью и что он в дальнейшем ничего крупного не создаст. А художник был полон творческих планов и именно поэтому негодовал, что его хотят «на веки притачать» к «Поединку».

Всячески подчеркивая «ренегатство» писателя, П. Н. Берков приводит в качестве одного из аргументов тот факт, что Куприн сочинил «грубую пародию» на Горького — «Дружочки». Конечно, пародия эта написана грубовато, но объектом ее являются лишь ранние рассказы Горького (о босяках), и в ней никак нельзя усмотреть злобный выпад против великого писателя. Куприн сочинял пародии и на других известных писателей. В. В. Воровский замечает: «Пародии на И. Бунина, Скитальца, М. Горького написаны с большим остроумием, но исключительно как «шутки» — без каких-либо притязаний»^<4>.