В книге П. Н. Беркова «Александр Иванович Куприн» есть вывод, вносящий путаницу в анализ идейной сущности творчества Куприна. «Среди произведений Куприна 1900—1916 гг.,— пишет П. Н. Берков, — особо важное место занимает небольшой рассказ „Попрыгунья-стрекоза“. Здесь впервые — и, кажется, единственный раз — он поставил существеннейший вопрос в жизни русской интеллигенции между двумя революциями — 1907 и 1917 гг.»<1>.
Пройти мимо этого вывода невозможно, так как он «перечеркивает» важнейшую тему в творчестве Куприна, выставляет в неверном свете его творчество в позорное для русской буржуазной интеллигенции десятилетие. Между тем именно отношение Куприна к российской интеллигенции в эту эпоху имеет важнейшее значение для раскрытия его мировоззрения.
П. Н. Берков цитирует декларацию, вложенную писателем в уста одного из персонажей рассказа:
«Вот,— думал я,— стоим мы, малая кучка интеллигентов, лицом к лицу с неисчислимым, самым загадочным, великим и угнетенным народом на свете. Что связывает нас с ним? Ничто. Ни язык, ни вера, ни труд, ни искусство. Наша поэзия — смешна ему, нелепа и непонятна, как ребенку. Наша утонченная живопись — для него бесполезная и неразборчивая пачкотня. Наше богоискательство и богостроительство — сплошная блажь для него, верующего одинаково свято и в Параскеву-Пятницу, и в лешего с баешником, который водится в бане. Наша музыка кажется ему скучным шумом. Наша наука недостаточна ему. Наш сложный труд смешон и жалок ему, так мудро, терпеливо и просто оплодотворяющему жестокое лоно природы. Да. В страшный день ответа что мы скажем этому ребенку и зверю, мудрецу и животному, этому многомиллионному великану? Ничего. Скажем с тоской: «Я все пела». И он ответит нам с коварной мужицкой улыбкой: «Так поди же попляши...»
Непонятно, почему П. Н. Берков рассматривает сущность этой декларации не как обобщение, не раз сделанное в художественных образах многих произведений писателя, а как единственный случай постановки им важнейшего вопроса. Не только до 1905 года, но и позднее в рассмотренных нами рассказах «Река жизни», «Исполины», «Мелюзга», «Черная молния» и многих других писатель ставит, и притом гораздо более глубоко, вопрос о жизни русской интеллигенции в ее связи с народом.
Этот вопрос поставлен и в «Яме», особенно в ее второй части. Писатель остро переживал оторванность интеллигенции от народа. Однак оон лишь констатирует ее беду, не делая ни малейшей попытки наметить какие-то пути сближения между народом и интеллигенцией. Куприн явно не знает и не понимает, что в народе произошли социальные сдвиги, что его борьба против реакционного режима вступила в новую фазу. Куприн очень далек от понимания того, что внесли в народ промышленное развитие России, революция 1905 года, идеи научного социализма. И какое, в сущности, примитивное представление о народе выражено в горестной тираде героя «Попрыгуньи-стрекозы», представление, отказывающее народным массам в понимании значения духовной энергии, являющейся основным двигателем жизни! Конечно, было бы упрощением вслед за П. Н. Берковым отождествлять эту тираду с точкой зрения самого автора. Но несомненно, что и Куприну был присущ известный пессимизм в трактовке вопроса о взаимоотношениях народа с интеллигенцией.
Во второй части «Ямы» этот пессимизм выступает особенно наглядно. По существу здесь решается один вопрос: возможно ли интеллигенту перешагнуть пропасть, отделяющую его от народа? Хотя морально-психологический «эксперимент» Лихонина является попыткой лишь одной человеческой души, в действительности этот «эксперимент» связан с задачей куда более важной. Тот факт, что в качестве «представителя» народа писатель избрал проститутку, ничего не меняет в постановке вопроса, и весь ход отношений между Лихониным, Симановским, с одной стороны, и Любкой — с другой, подтверждает, что «эксперимент» превратился в постановку проблемы отношений интеллигенции и демократических низов.
Куприн не имеет ни малейшего представления о подлинном герое времени. Но он сумел правдиво и едко обрисовать псевдореволюционную интеллигенцию, пытавшуюся рядиться в тогу борцов, а на деле изменившую идеям революции. Особенно интересна характеристика, которую он дает одному из «учителей» Любки — Симановскому. «Он был из числа тех людей, которые после того, как оставят студенческие аудитории, становятся вожаками партий, безграничными властителями чистой и самоотверженной совести, отбывают свой политический стаж где-нибудь в Чухломе, обращая острое внимание всей России на свое героически-бедственное положение, и затем, прекрасно опираясь на свое прошлое, делают себе карьеру благодаря солидной адвокатуре, депутатству или же женитьбе, сопряженной с хорошим куском черноземной земли и с земской деятельностью.
Незаметно для самих себя и совсем уже незаметно для постороннего взгляда они осторожно правеют или, вернее, линяют до тех пор, пока не отрастят себе живот, не наживут подагры и болезни печени. Тогда они ворчат на весь мир, говорят, что их не поняли, что их время было временем святых идеалов. А в семье они деспоты и не редко отдают деньги в рост».
Эта злая, красочная и безукоризненно-точная характеристика политического «деятеля» оппортунистического толка говорит не только о наблюдательности, но и о принципиальности Куприна, которую он сохранил и в десятилетие повального ренегатства буржуазной интеллигенции.
Приведенная характеристика псевдореволюционера Симановского подкрепляется изображением его в действии как «воспитателя» Любки. Выявляется полная несостоятельность этого «учителя жизни», его неспособность понять простого человека, который искренне, честно хотел бы покончить со своим рабским положением. В ходе «занятий» все яснее вырисовывается моральное превосходство женщины, которую «цивилизованное» общество вынудило торговать собой, над образованным мещанином, по свободному выбору торгующим идеями и убеждениями.
В какой-то степени сродни Симановскому и Лихонин. В первой части «Ямы» о нем было очень мало сказано, ему отводилась роль человека, выслушивающего сентенции Платонова. Во второй же части Лихонину отведено центральное место. Это тип молодого либерала, который воображает себя революционером. «Как и вся молодежь его круга, он сам считал себя революционером, хотя тяготился политическими спорами, раздорами и взаимными перекорами и, не перенося чтения революционных брошюр и журналов, был на деле почти полным невеждой». В своих отношениях с Любкой Лихонин при всех его благих намерениях и искренних порывах оказывается эгоистическим мещанином. Предложив Любке братские отношения, он вступает с ней в связь, все больше тяготится совместной жизнью со «спасенной» им женщиной и рад-радешенек, когда она, поняв цену показному «гуманизму», уходит туда, откуда пришла.
Куприн хорошо показал органическую неспособность либеральной интеллигенции понять людей, попавших на «дно», найти пути сближения с ними, оказать им помощь в их стремлении к лучшей жизни. О том, что проблема отношений народа и интеллигенции больше всего занимала писателя, когда он работал над второй частью «Ямы», свидетельствует и «вкрапленный» в нее рассказ о посещении «дома» Анны Марковны группой пресыщенных интеллигентов. Прямой сюжетной связи между этим эпизодом и историей Лихонина нет, а внутренняя, идейная есть, и очень тесная.
Противопоставляя интеллигентов женщинам из публичного дома, Куприн ищет наибольшего контраста, чтобы выявить правду страдающего народа и неправду «разочарованной» и скучающей верхушки интеллигенции. Знаменитая актриса Ровинская, пресыщенная преклонением зрителей, столь же знаменитый адвокат Рязанов, богатый композитор-дилетант Чаплинский и некая баронесса Тефтинг — вот небольшая компания, решающая окунуться в жизнь «Ямы». Все они далеко не худшие представители своей среды, образованные, талантливые, тонкие люди. Но жизнь кажется этим баловням судьбы скучной. Они ищут «на дне» каких-то новых ощущений. И здесь они действительно испытывают острые ощущения, но далеко не те, которых ожидали. В результате бестактности баронессы разгорается скандал. Женя, а потом Тамара жестоко обличают ханжество «гостей». При этом «падшие» женщины выглядят куда более достойными, чем «снизошедшие» к ним представители аристократии. В обитательницах «дома» просыпается чувство собственного достоинства, они бросают в лицо скучающим интеллигентам обвинения, которые невозможно опровергнуть.
Любка явилась жертвой «эксперимента» либеральных интеллигентов, а Женя и Тамара не желают подвергаться каким-то исследованиям. «Бунт» Жени заканчивается самоубийством. Все это показано сильно, убедительно. Умение Куприна рисовать колоритные сцены, драматические столкновения сказалось и здесь.
Композиция повести рыхлая, особенно во второй части. Это происходит из-за отсутствия у писателя целостной идейно-художественной концепции; он немотивированно переходит от одной темы к другой, о многом говорит мельком, иногда действительно сбиваясь на фельетонную бойкость. Во второй части продолжается описание жизни женщин в «доме» Анны Марковны. Но автор как бы утерял ритм повествования, и оно кажется затянувшимся.
* * * * *
Повесть «Яма» была последним крупным произведением Куприна. Не то чтобы иссяк его большой талант, — Куприн продолжает создавать интересные произведения, — но он уже не достигал тех творческих вершин, на которые ранее поднимался.
По мере развития исторических событий, требовавших от литературы глубокого осмысления, смутность общественно-политических идей Куприна все больше ограничивала, сковывала его творчество. Первая мировая война поставила перед ним вопрос, оказавшийся камнем преткновения для многих писателей того времени: как сочетать любовь к родине, ведущей войну, с борьбой против «своих» хищников, которые наживаются на бедствиях народных? Исчерпывающий ответ на этот вопрос давала большевистская партия. Но если Куприну и была известна точка зрения большевиков, то он не был подготовлен к ее восприятию. Не мог Куприн стать и на точку зрения махрового шовинизма, не раз осужденную им в его произведениях, хотя в чем-то он и соскальзывал порой на платформу «защиты отечества», несознавая, что поддерживает реакцию.
Куприну стало совсем неясным, что же происходит в стране, куда она идет, какие проблемы выдвигаются на первый план жизни. Лишь позднее, в начале 1918 года, он написал рассказ «Сашка и Яшка», в котором более полно, чем ранее, выявлено его отношение к войне. Писатель был далек от лживой романтизации войны, он не примыкал к тому шовинистическому направлению в русской литературе, которое возглавили Л. Андреев и Ф. Сологуб. Куприн рассматривал войну как тяжкие будни, выпавшие на долю русских людей, обязанных выполнить свой долг перед родиной. Но и эта умеренная позиция, конечно, не могла позволить писателю создать подлинно реалистическое произведение. В рассказе «Сашка и Яшка» привлекает согретое добродушным юмором и большой любовью изображение русского военного летчика. События переданы в значительной степени через призму восприятия маленькой девочки — сестренки героя-летчика. И это вносит в рассказ особую «живинку». Однако здесь нет глубоко очерченных характеров, нет широкой социальной панорамы. Куприн здесь выступает как заинтересованный рассказчик, но не как мастер реалистической, социально значительной новеллы.
<1> П. Н. Берков. Александр Иванович Куприн. М.—Л., Издательство Академии наук СССР, 1956, стр. 129.
|
