О творчестве Куприна » Волков А.А. Творчество А. И. Куприна
    » Глава 5. Накануне бури

При рассмотрении творчества Куприна после «Ямы» и вплоть до его отъезда из России складывается впечатление разбросанности, пестроты, реминисценций более глубоко и художественно разработанного им ранее. Тем не менее следует положительно оценить такие рассказы, как «Гад», «Папаша», «Груня», «Интервью». Особо следует остановиться на крупном по размеру произведении этого периода — на повести «Звезда Соломона» (первое название в журнальном варианте — «Каждое желание»). В рецензии на повесть критик Вяч. Полонский писал: «Для любителей занимательного чтения повесть «Каждое желание» — сущий клад. В ней так искусно и увлекательно перемешана быль с небылицей, явь с фантастикой, так остро и выпукло зарисованы странные и маловероятные события в жизни маленького чиновника, сведшего знакомство с чертом, — что можно с уверенностью сказать: «Каждое желание» станет одной из самых популярных вещей для любителей «таинственного», «загадочного», «неразгаданного»^<1>.

Рецензия Полонского имеет поверхностный характер, так как в ней отмечена только увлекательность сюжета. Критик обходит стороной идейную сущность произведения, без которой нельзя понять, в чем оригинальность его формы. Сюжетный ход, разработанный в повести, — знакомство и отношения человека с чертом — не является новостью в литературе. Он был использован испанцем Геварой в книге «Хромой бес», французом Лесажем, написавшим роман, которому он дал заглавие, позаимствованное у испанского новеллиста. К этому мотиву обращались Гёте, Шамиссо, Гофман, Гоголь, Достоевский и многие другие.

Но повесть Куприна художественно оригинальна. В «Звезде Соломона» Куприн не перестает быть реалистом, но раскрывает еще одну сторону своего многогранного дарования, а именно — умение соединять фантастическое с жизненно-конкретным, «быль» с «небылицей». Повесть эта — порождение новых настроений писателя, возникшего у него стремления к покою, стремления, вызванного надвигающимися событиями, которые, как ему казалось, несли анархию, разрушение. Быть может, человеческий подвиг заключен в простой жизни, в повседневном труде без больших запросов и высоких стремлений? Вот вопрос, встававший перед Куприным в годы, когда идейное бездорожье заводило его в тупик. Однако прославить жизнь, лишенную глубоких чувств, пылких стремлений, драматических событий, ему было нелегко.

Его дарование никак не укладывалось в рамки мещанских идеалов. И вот он пытается создать художественную форму, способную придать известную привлекательность такого рода «идеалам». Сочетание «были» с «небылицей» не возникло, конечно, в творчестве Куприна по внезапному наитию. Поиски этой новой формы заметны, в частности, в рассказах «Гога Веселов» и «Папаша» (подзаголовок — «Небылица»). Рассказ «Папаша» — одно из последних острокритических произведений Куприна. Сочетание в нем «были» и «небылицы» помогает создать остросатирический образ царского бюрократа и держиморды. Знаменательно, что редакция журнала «Солнце России», где рассказ должен был печататься в конце 1915 года, должна была сообщить читателям: «По независящим от редакции обстоятельствам рассказ А. И. Куприна «Папаша» не мог быть помещен в рождественском номере»^<2>.

«Небылицы» и «быль» контрастно совмещаются в «Папаше». В некое министерство приходит новый министр, и все чиновники потрясены тем, что он разрушает старые бюрократические порядки, изгоняет из ведомства подхалимство, лесть, начинает строить работу на доверии и товарищеских отношениях. Но так все прогнило в царских ведомствах, что этот, казалось бы, великолепный стиль работы приводит к новому развалу дисциплины в министерстве и окончательному падению престижа самого министра. В первой части рассказа все «небылица»: и «рай» чиновников, приходящих на работу по собственному желанию и ведущих себя, как дома, в генеральском кабинете, и фигура самого министра — любезного, добродушного, отечески относящегося к подчиненным. Грань между фантастическим и реальным в этом рассказе так же условна, как в «Гоге Веселове». Министр «собственноручно устанавливал на полочку мраморный бюст Монтескье, но, по «неловкости», не удержался на стремянке и свалился, причем тяжелый бюст всей своей тяжестью обрушился на папашину голову» (папашей прозвали министра «благодарные» подчиненные — А. В.). Удар по голове министра «ставит вещи на свои места». Кончается «небылица», и начинается «быль», В министерстве восстановлена бюрократическая дисциплина, воплощающая в себе дух рабства, царящий во всей стране.

Если в «Папаше» и некоторых других произведениях Куприна фантастический сюжет служит сатирическим целям, то в «Звезде Соломона» он подчинен особой задаче, о которой мы говорили выше.

Интересно сравнить героя повести, маленького чиновника Цвета, с таким же маленьким чиновником Желтковым из «Гранатового браслета». Желтков не был изолированной фигурой в ряду положительных героев Куприна. Как и в образах некоторых других своих героев, Куприн воплощал в скорбной фигуре этого маленького человека высокое горение чувств, тонкость души, страдающей в соприкосновении с людьми из «хорошего общества». Но Желтков отличается, например, от Боброва или Ромашова уже совсем кристальной чистотой, какой-то белоснежной нетронутостью натуры.

И вот писатель задумал отнять у такого персонажа черты жертвенности, а заодно и внутреннее горение и дать «маленькому» человеку то, чего Желтков не имел, — богатство. Иван Степанович Цвет, маленький чиновник Сиротского суда, нарисован самыми розовыми красками, от него исходит какое-то радужное сияние. На эту особенность указывает и фамилия — Цвет. Как увидим, не просто Цвет, а нежный, мерцающий Цвет. Такая «иконописная роспись» впервые, пожалуй, появляется у Куприна.

Собрание положительных качеств Цвета образует бесхребетность, бесхарактерную пустоту. Жизнь этого человека — сонная идиллия. Вот описание обстановки, милой сердцу маленького чиновника:

«Зимой же на внутреннем подоконнике шарашились колючие бородавчатые кактусы и степенно благоухала герань. Между тюлевыми занавесками, подхваченными синими бантами, висела клетка с породистым голосистым кенарем... У кровати стояли дешевенькие ширмочки с китайским рисунком, а в красном углу, обрамленное шитым старинным костромским полотенцем, утверждено было божие милосердие, образ богородицы-троеручицы, и перед ним под праздники сонно и сладостно теплилась розовая граненая лампадка».

Итак, в описании комнаты Цвета сгущенно представлены традиционные атрибуты мещанского быта. А ведь они всегда были ненавистны писателю и «расставлялись» им там, где господствовала бичуемая им пошлость, житейская плесень, где в сонной одури обжирались и отсыпались мещане, близкие к животному состоянию. Так неужели в повести «Звезда Соломона» писатель настолько пересмотрел свои позиции, что не только без осуждения, но и любовно живописует мещанское благополучие?

Постановка этого вопроса очень важна — не столько для определения купринских приемов конструирования образа, сколько для уяснения того, насколько серьезной была проповедь смирения и маленького благополучия. Очень важно понять: являлись ли произведения, подобные повести «Звезда Соломона», знамением полной этической перестройки писателя или же они свидетельствовали о серьезных идейных колебаниях, о попытке примерить новые эстетические одежды?

Надобно помнить, что Куприн и в эмиграции не стал глашатаем мещанства; более того, ему вскоре стал невыносим погрязший в мещанстве «цвет» эмиграции. Но повесть «Звезда Соломона», несомненно, знаменательна именно как веха идейного бездорожья, приведшего писателя к «эксперименту», который ранее был бы полностью не совместим ни с его кипучей натурой, ни с его эстетическим кодексом.

В описании мещанского бытия Ивана Степановича Цвета не слышится голоса осуждения, а все же есть едва различимая ирония, легонькая насмешка, едва ощутимое пренебрежение. Куприн добродушно иронизирует над вкусами своего героя, а быть может, над собой, над «кротостью» своего — некогда буйного — духа. Так же мягко, «отечески», хотя и не без добродушной улыбки, описывает он характер чиновника.

«И все любили Ивана Степановича. Квартирная хозяйка — за порядочное, в пример иным прочим, буйным и скоропреходящим жильцам, поведение, товарищи — за открытый приветливый характер, за всегдашнюю готовность служить работой и денежной суммой... начальство — за трезвость, прекрасный почерк и точность по службе».

Подобный прекраснодушный чиновник, вероятно, существовал как редкий экземпляр в обывательской среде, но раньше не привлекал внимания Куприна, а тем более не вызывал его одобрения. Писатель отмечает, что Цвет был весьма доволен своим «канареечным прозябанием» и никогда не испытывал судьбу «чрезмерными вожделениями». Внешне так же «канареечно» прозябал и Желтков. Но для Желткова не было радости в смиренной и тихой жизни; вернее, эта жизнь не существовала для него, потому что великая любовь подняла его к самоотверженному и благородному служению красоте и добру. А какими желаниями живет чиновник Цвет? «Хотелось ему, правда, и круто хотелось, получить заветный первый чин и надеть в одно счастливое утро великолепную фуражку с темно-зеленым бархатным околышем, с зерцалом и с широкой тульей, франтовато притиснутой с обоих боков».

Вот «идеал», который пришел на смену пусть не долгому, но все же благородному и искреннему бунту Боброва, правдоискательству Ромашова, поэтическому озарению Желткова. Это, конечно, не тот идеал, который Куприн пожелал бы себе и русской интеллигенции, способной к творчеству в разных областях познания, образованным и талантливым людям. Но в дни идейного смятения он как бы приглядывается, и не без симпатии, к «новому» пути — пути «малыхдел».

Но, быть может, художник только посмеивается над такого рода идеалом жизни? Отмеченная нами усмешка, проскальзывающая здесь и там, позволяет как будто предположить это. Однако добродушный характер усмешки, счастливое возвращение героя из романтического мира к повседневной, архитривиальной «были» и отношение автора к этому восстановлению status quo свидетельствуют о своеобразном духовном «успокоении» писателя, вернее, о попытке найти какое-то «успокоение».

Мы далеки от того, чтобы отождествлять чувства и мысли Куприна с чувствами и мыслями того, кто ранее был окрещен в русской литературе наименованием «не герой». Только одно желание покоя, охватившее писателя, могло породить образ смиренного Цвета. Как ни сильно было возникшее у Куприна стремление укрыться от жизни, ставившей перед ним неразрешимые для него вопросы, он органически не мог перевоплотиться в своего героя, вместе с тем ослабление критицизма мешало дать углубленный и правдивый портрет «добродетельного» мещанина. Поэтому образ Цвета, несмотря на занимательность всей этой истории, получился не только несколько идеализированным, но и психологически как бы одноцветным. Куприн пытается в какой-то степени возвысить своего героя над окружающей совсем уж безнадежно-мещанской обстановкой.

Собравшись в кабачке, друзья Цвета, участники любительского хора, в котором он поет, мечтают о богатстве, о том, как можно жить, обладая большими деньгами. Высказывания каждого из хористов выясняют его истинную, потаенную натуру. Но желания этих маленьких людей бедны, ничтожны, эгоистичны, банальны.