О творчестве Куприна » Волков А.А. Творчество А. И. Куприна
    » Глава 5. Накануне бури

По сюжетной схеме рассказ «Гога Веселов» очень напоминает «Гада». Здесь тоже один человек рассказывает другому про свою жизнь. Здесь тоже в случайной исповеди выливается наружу мерзость жизни. Вместо провинциальных джунглей здесь изображены столичные джунгли. Иные масштабы, а «свинцовые» мерзости те же.

Несмотря на идейную и сюжетную близость, рассказы «Гад» и «Гога Веселов» все же очень разные по своей художественной фактуре. В первом из названных рассказов личность автора как бы в стороне от того, что он описывает. Во втором рассказе автор в полный голос заявляет о себе.

Каково было настроение Куприна в это время? Он во власти душевной растерянности, тоскливых мыслей о якобы бесцельно проходящей жизни. Куприн пытается преодолеть эту депрессию, совершает ряд поездок по России, стремится вновь приобщиться к среде простых тружеников. Описывая поездку в Киев, Куприн рассказывал: «Мне удалось многое ясно увидеть... Несколько дней подряд я посещал там... фабрики, заводы, гаражи, мастерские и т. д.»^<1>.

Впечатления, полученные им, укрепляют его веру в грядущее России: «Как сладко... мечтать о временах, когда грамотная, свободная, трезвая и по-человечески сытая Россия покроется сетью, железных дорог, когда, выйдут из недр земных неисчислимые природные богатства, когда наполнятся до краев Волга и Днепр, обводнятся сухие равнины, облесятся песчаные пустыри, утучнится тощая почва, когда великая страна займет со спокойным достоинством... то настоящее место на земном шаре, которое ей по силе и по духу подобает»^<2>.

Писатель как бы предчувствует, что недалек час больших демократических перемен. В своих статьях он часто возвращается к теме будущего России. Он собирается совершить путешествие по северу, побывать в Кеми, Кандалакше, пожить в становищах кочевников-оленеводов. «Север надо посмотреть; его будущее... великое будущее наступает, и узнать людей севера не лишнее»^<3>.

Предвидение писателя говорило о наличии у него глубокого чувства родины, о стремлении лучше познать свою страну. Но каковы будут грядущие огромные перемены, кто и как их совершит, он не знал. Между тем приближение перемен, которые предчувствовал писатель, с особенной настоятельностью требовало от него политического и общественного самоопределения. Все это волновало Куприна, выбивало его из колеи, приводило к свойственным его натуре резким сменам настроений. Только этими причинами можно объяснить поступки писателя, которые не вяжутся с его художественными и публицистическими выступлениями.

Так, он дает согласие сотрудничать в газете «Русская воля», издававшейся на средства капиталистической верхушки и известной своим реакционным направлением. И это после того, как сотрудничество в ней отклонили А. М. Горький, В. Г. Короленко, А. А. Блок. К чести Куприна, он вскоре также отказывается иметь дело с этой газетой.

Стоит ли задумываться над тем, что делать и как делать, если огромные явления жизни остаются необъяснимыми, — вот что слышится иногда в подтексте произведении, создаваемых Куприным накануне величайшего переворота. Говоря об окончании войны, он спрашивает в рассказе «Гога Веселов»: «Зачем и какому богу были принесены эти миллионы людских жертв?» Вступление к рассказу таит в себе чувства усталости, какого-то недоумения перед жизнью.

Расположившись под старыми липами Летнего сада, рассказчик предается смутной тоске, отдается потоку меланхолических ощущений. «В такие дни охотно дремлется; сидишь, ни о чем не думаешь, ни о чем не вспоминаешь, и мимо тебя, как в волшебном тумане, плывут деревья, люди, образы, звуки, запахи. И как-то странно, лениво и бесцельно обострено воображение. Эти едва ли передаваемые ощущения испытывают люди, сильно помятые жизнью, в возрасте так приблизительно после сорокапятилет». В этих элегических строках чувствуются настроения самого Куприна.

В трудные для него годы художник был склонен к созерцанию, к какой-то душевной прострации. И в то же время ему как бы хочется встряхнуться, дать снова бой пошлому и низменному. В рассказе «Гога Веселов» отражены эти противоречивые настроения.

Элегическая дымка не мешает рассказчику очень остро и ядовито оценить проходящих мимо людей — даму с лицом фаршированной щуки, подагрического генерала с крашеными волосами, потертых франтов, играющих на бирже. Грустносозерцательное постепенно переходит в сатирическое, и эта смена аспектов подготавливает выход на сцену главного героя рассказа.

Здесь Куприн прибегает к своему излюбленному приему смешения «были» с «небылицей», реального с фантастическим. Писатель представляет дело так, будто появление Веселова и его исповедь только «сон». Начинается этот «сон» с того, что рассказчик, оценивая проходящих и рядом находящихся, погружается в дремоту. «...На против меня, наискось, сидит человек в черной широкополой шляпе; путаная борода, длинные волосы, пенсне; темно-синяя косоворотка выглядывает из разреза жилета... Я лениво думаю о нем и твержу мысленно, плывя в волнах туманящей дремоты: «У него наружность демагога... Магога... Гога и Магога... Мога... Гога...» Таквозникает ощущение перехода от бодрствования ко сну.

«Однако довольно стыдно не узнавать знакомых. Неужели вы не узнаете меня?.. Ведь я Гога!.. Гога!..» Читателю как будто предоставляется право выбора. Он может думать, что исповедь Гоги Веселова — это сон писателя или же явь. Однако в завершающих строках писатель настаивает на том, что он видел сон. Исповедь Веселова превращается в лихорадочный набор слов: «хочу, хочу, хочу... хохочу... захочу».

«Но тут внезапно голос Гоги совсем удалился и потух. И сам он раздвоился, ушел вдаль и расплылся в сигарном дыму... И самый дым вдруг позеленел, запестрел, задвигался. И когда я открыл глаза, то нашел себя все на той же скамейке в Летнем саду. А сидевший против меня демагог только что успел сделать от своей скамейки три шага и сложенная газета торчала у него из левого кармана. Ах, какое удивительное явление — сон. В две-три секунды перед тобой пробегут десятки лет, сотни событий, тысячи образов. И как живо, как непостижимо ярко!.. Но все-таки слава богу, что это был только сон...» Если рассматривать «обрамление» рассказа вне его «сердцевины» — исповеди Веселова, иначе говоря, только переход ко «сну» и «пробуждение» писателя, то может создаться впечатление, что это был действительно сон. Писатель уточняет, что «демагог» сделал три шага от скамейки, что газета у него торчала в левом кармане. Но, кроме «обрамления», в рассказе нет и намека на сон. Наоборот, все его содержание, все детали — это грустная реальность времен распада российской империи.

История «взлетов» и падений буржуазного мота и жуира, скатившегося до агента частной сыскной конторы и до гнусного шантажа, обобщает явления усиливающейся моральной деградации русского буржуазного общества во время первой империалистической войны. Несмотря на свою критическую направленность и сатирическую остроту, рассказ оставляет все же тягостное впечатление из-за чрезмерно подробного описания «техники» шантажа, а еще больше из-за того, что здесь нечувствуется веры в положительные начала жизни.

Здоровый оптимизм, определявший общую тональность творчества Куприна, начинает слабеть. Раньше вера в преображение жизни вносила свой яркий свет в его даже трагедийно завершающиеся произведения. Гибли герои писателя, но не гибла вера в счастье, жившая в нем. Отвергая порочную действительность, видя, как и Чехов, далекие огни преображения родины, Куприн шел магистральным путем свободолюбивых традиций русской классической литературы. Но теперь в его творчестве ясно определилось отставание от быстро развивающихся исторических событий, обозначился страх перед коренной ломкой социальной жизни. Это означало снижение, начало упадка творчества талантливого художника.

Рассказы «Груня» и «Канталупы» явились, пожалуй, последними остро-критическими произведениями Куприна, говорившими об его интересе к проблемам современности. Сам Куприн был склонен считать «Груню» одним из своих наиболее значительных произведений и хотел, чтобы на обложке десятого тома его собрания сочинений было дано изображение героини этого рассказа.

Еще задолго до создания «Груни» Куприн неоднократно высказывался о долге и призвании художника. «Писатели, — отмечал он, — мало переживают, ничего не видят, сидят в своем углу... Они не умеют передать глубоких душевных движений, духа предметов, явлений, лиц, потому что не знают их...»^<4> Не раз Куприн отрицательно отзывался о декадентах, отмечал их отрыв от жизни, манерность их стиля. Он иронизировал над претенциозными подзаголовками, такими, как: «Эскиз», «Силуэт», «Ноктюрн».