О творчестве Куприна » Кулешов Ф.И. Творческий путь А. И. Куприна. 1883—1907
    » Глава II. Неосуществленное — «Яма»

В том же году Куприн приступил к продолжению «Ямы», к ее второй части. На вопрос корреспондента «Петербургской газеты», правда ли, что ему наскучила жизнь в Житомире, и не собирается ли он уехать за границу, Куприн ответил:

«Нет, сейчас я по уши сижу во второй части «Ямы». Пока я не кончу, буду находиться здесь безвыездно <...>. Закончить свою работу я думаю к июлю месяцу...»^<1>

Одно непредвиденное обстоятельство осложнило и задержало работу. Первая часть «Ямы», вызвав живейший интерес со стороны читателей и профессиональной критики, породила ожесточенные споры, причем суждения о повести, как некогда и о «Поединке», были самые разноречивые, часто — взаимоисключающие: «Одни ее хвалят, возносят, другие — ругают; одни считают крупным художественным произведением, другие — слабым, не оправдавшим ожидания. Такое же разнородное мнение раздается и в критике»^<2>.

Это вызывало в Куприне чувство растерянности, горечи, неудовлетворенности напечатанным и всем тем, что он писал весною и летом 1909 года. «Критика — а как ее не читать? — столько много наболтала, что я временно вовсе не мог приняться за работу. Опротивело»,— читаем в его недатированном письме к В. Клестову^<3>. Почти дословно то же — в письме к Ф. Батюшкову от 26 сентября 1909 года из Одессы: «...уж больно много начитался критики — до того, что мне моя работа опротивела»^<4>. В конце письма говорится, что, насилу справившись с собой, он начинает писать.

С этого времени Куприн на протяжении ряда лет занимается второй частью «Ямы». Десятки раз она упоминается в газетных интервью и в частной переписке. «Сейчас я упорно работаю над «Ямой»,— сообщает он в беседе с корреспондентом в марте 1910 года.— Вторая часть будет как бы совсем отдельная»^<5>. В апреле он совсем мало занимался повестью: надо было срочно писать разные «мелочи». Дальнейшая работа над «Ямой» подвигалась с трудом, без вдохновения, даже с отвращением. 29 мая 1910 года он пишет Ф. Батюшкову: «И если бы ты знал, как мне противно и тяжело было опять приняться за «Яму» — так она мне надоела! Право: точно меня опять заставили чистить помойку!»^<6>

Ему же 6 июля: «С месяц-полтора буду возиться над «Ямой». Потом будет виднее». В. Клестову он пишет летом 1910 года: «Притянул-таки себя за волосы к столу и с отвращением докапываю «Яму». Тяжеловато мое отхожее занятие»^<7>

В другом письме (без даты) есть слова о том, что он засел за повесть «прочно и плотно», не дает себе «ни льгот, ни пощады», ибо хочет скоро ее завершить: «Кончим в самом начале октября»^<8>

Однако конец не удалось тогда написать. Среди разных причин — субъективных и объективных, творческих и бытовых — осенью 1910 года возникла новая: владелец «Московского книгоиздательства» Г. Блюменберг высказал желание, чтобы автор «Ямы» изменил заглавие второй части повести и дал новое. Это смутило и встревожило Куприна, и он в растерянности написал Ф. Батюшкову: «Я даже и придумал: Гибель (потому что дело идет о гибели женщин и о гибели дома и целой улицы), но ведь это уловка! Если ее провести без явного обмана публики <...>, то ведь надо придумать новых действующих лиц. Тогда старые лица из «Ямы» повиснут в воздухе. Тьфу, какую я наделал путаницу и какие наложил на себя узы»^<9>.

После этого в работе наступил двухлетний перерыв. Лишь в сентябре 1912 года газеты оповестили, что Куприным закончена вторая часть «Ямы», но по некоторым обстоятельствам она появится с первых месяцев будущего года^<10>. Уезжая в середине октября в Гельсингфорс, Куприн сказал, что там он примется «за окончательную отделку давно написанной второй части „Ямы“»^<11>.

«Давно написанную» повесть надо было отделать и сдать в набор не позже 15 марта 1913 года^<12>. До истечения срока оставалось четыре месяца. Как раз в это время — в ноябре 1912 года — Куприну стало известно, что беллетрист «граф Амори» (Ипполит Рапгоф) решил за Куприна дописать и под своим именем издать вторую часть «Ямы», как он недавно написал конец романа «Ключи счастья» А. Вербицкой. Куприн выступил в печати с протестом против затеи «графа Амори»^<13>. Протест не имел последствий: в самом начале 1913 года в Петербурге вышла книга: «Финал. Окончание романа «Яма» А. И. Куприна, гр. Амори». Это обстоятельство, как заявил Куприн в интервью, подорвало в нем желание работать: «...представьте, это произвело на меня такое удручающее и противное впечатление, что мне нужно было уже принудить себя сесть за окончание повести < ... > одна мысль о том, что, таким образом, мне придется совпасть с рассказом г. Рапгофа и что найдутся люди, которые еще меня же обвинят в краже его сюжета, заставляет мои руки опускаться»^<14>.

4

В повести «Яма» (глава девятая) есть утверждение о том, что предшествующая русская литература, по сути, не занималась художественным исследованием проблемы проституции и судеб «падших женщин», не освещала быт и нравы публичных домов. Литература охотно и много говорила о крестьянстве, о мужицкой деревне, но она словно бы забыла и почти ничего всерьез не сказала о другой столь же страшной действительности — жизни и положении публичной женщины, хотя для России, по мнению автора, одинаково важны обе эти действительности — проститутка и мужик. В уста главного положительного персонажа «Ямы» — репортера Сергея Платонова Куприн вложил следующую авторскую филиппику по адресу русских художников слова: «...наши русские художники — самые совестливые и самые искренние во всем мире художники — почему-то до сих пор обходили проституцию и публичный дом» (VI, 209).

Развивая далее выдвинутый им тезис и уточняя свою мысль, Платонов делает оговорку: русская литература, преимущественно сосредоточенная на изображении деревни, изредка касалась темы проституции, но, оказывается, и в том и в другом случае из-под пера писателей выходили лишь поверхностные и «какие-то сусальные, пряничные, ернические» картины и образы: «Я вас спрашиваю: что русская литература выжала из всего кошмара проституции? Одну Сонечку Мармеладову. Что она дала о мужике, кроме паскудных, фальшивых народнических пасторалей?» (VI, 210).

Прав ли купринский герой и сам его создатель? В гневных высказываниях Платонова больше полемического пафоса, чем исторической правды. Оставим в стороне вопрос о мужике в русской литературе: очевидна ошибочность умозаключений и обобщений Платонова, ибо помимо «народнических пасторалей», в нашей литературе XIX века были глубоко правдивые реалистические произведения Тургенева о крестьянстве, и очерки Николая и Глеба Успенских, и народные поэмы Некрасова, и сатиры и сказки Салтыкова-Щедрина, и проза и драматургия Толстого, а также рассказы и повести Чехова, Горького, Бунина, Подъячева, Вольнова. Что же касается тем и образов, к которым в «Яме» обратился Куприн, то они не были совершенно новыми в русской литературе, а имели к тому времени почти вековую историю, если иметь в виду, что о публичном доме писал еще В. Пушкин в «Опасном соседе» (1811).

Разработка этой проблемы дана в первые наиболее полно Гоголем в повести «Невский проспект». Разнообразные типы падших женщин эмоционально художественно закреплены в щедринском «Запутанном деле», в стихах и прозе Некрасова, в повести Помяловского «Брат и сестра», в «Нравах московских девственных улиц» Левитова, в «Арбузовской крепости» и «Крыме» Воронова.

По ходу повествования в тексте «Ямы» упоминаются не только хорошо известные некрасовские стихи о женщинах с улицы («Когда из мрака заблужденья...», «Убогая и нарядная»), но и роман Чернышевского «Что делать?», а также забытый рассказ В. Крестовского «Погибшее, но милое создание» (1860) — о любви студента к проститутке. Трагической судьбе падших женщин была посвящена повесть неизвестной в наши дни писательницы А. Луканиной «Палата № 103» (1879), предвосхищавшей проблематику и идейный пафос купринской «Ямы». Велика заслуга Достоевского в разработке темы проституции — и не только в романе «Преступление и наказание», о котором речь идет в монологах Платонова, но и в большинстве других произведений этого писателя. К ним непосредственно примыкают тематически родственные повести и рассказы Гаршина, Чехова.

К продолжению «Ямы» писатель обратился лишь в конце 1913 года. Работа затянулась до весны следующего года. Последние страницы Куприн диктовал стенографисту. Летом 1914 года «Яма» была закончена и передана в редакцию альманаха «Земля». Редакция разделила рукопись на две неодинаковые по объему половины и включила одну из них в сборник 15-й, изданный в 1914 году, а остальные главы под отдельной нумерацией были напечатаны в шестнадцатом сборнике, который вышел уже в 1915 году. Стало быть, размышления и работа над обеими частями «Ямы» заняли шесть лет.

И конечно, не всегда русские писатели ограничивались лишь «сусальным, пряничным, ерническим» изображением этого зла. Другое дело, что в литературе наиболее жизнестойкой и довольно распространенной была традиция жалостливого, христиански-сентиментального отношения к уличной женщине, связанная с именем Достоевского, с его творческой практикой, когда проститутка, вроде Сонечки Мармеладовой, представала в некоем ореоле мученичества и чуть ли не святости. От такого взгляда на проститутку не были свободны многие демократические писатели России. Но уже у Гаршина в повести «Надежда Николаевна» (1885) и особенно у Чеховав его знаменитом «Припадке» (1888) заметна совершенно иная тенденция в художественном освоении этой темы: их книги пронизаны ощущением личной вины и ответственности интеллигента-гражданина за то, что в современном ему обществе не изжита проституция, что существуют узаконенные дома терпимости. Отсюда протест и возмущение гаршинских и чеховских героев, отсюда обличительная сила произведений этих «совестливых и самых искренних в мире художников».