О творчестве Куприна » Кулешов Ф.И. Творческий путь А. И. Куприна. 1883—1907
    » Глава V. В дни великих потрясений

В статье «Законный срок» Куприн писал: «Я считаю Ленина безусловно честным и смелым человеком»^<1>. Почти в тех же выражениях он говорил о В. Володарском: это — «честный, смелый и пылкий борец за идею», открытый, прямой и принципиальный человек, который никогда и ни в чем не искал «личных выгод и не имел ввиду личных целей». Убийство Володарского эсерами (20 июня 1918 г.) Куприн назвал отвратительным актом и печатно осудил его, призвав почтительно склонить головы перед телом погибшего на посту большевика.

И в то же время Куприн говорил в названных статьях и нечто другое. Он выдвигал свой главный тезис: Россия пока не готова к тому, чтобы претворить в жизнь высокие принципы большевизма, ибо учение большевиков «перешло в дело не вовремя»^<2>. Ему казалось, что большевики на словах проповедуют одно, а делают другое, что они несут «угрозу культуре», что они — фанатики идеи — недостаточно глубоко знают «реальную, бытовую жизнь» сегодняшней России и, не имея «действительных представлений о человеческих трудах, страданиях и силах», несут тяжкую ответственность за все теперешние лишения, голод, террор и разруху в стране. Отдельные акты правительства вызывали его возражения; так, он был против продразверстки, которую считал ненужной и вредной для крестьянства. Сквозивший в некоторых публицистических статьях Куприна простодушный аполитизм порою вызывал подозрение в нелояльности писателя или даже его враждебности к новому государственному строю, что было чревато возможными репрессиями со стороны властей.

Нечто подобное однажды и в самом деле случилось. В конце июня 1918 года Куприн опубликовал статью-фельетон «Михаил Александрович»^<3>.

Выдержанная в тоне уважения к личности одного из великих князей, статья была понята как демонстрация сочувствия и приверженности ее автора династии Романовых и чуть ли не как призыв к реставрации монархии. Писателя арестовали. Но как только дело разъяснилось и следователь убедился в невиновности арестованного, его выпустили. В тот день — 4 июля — столичная газета, сообщая об освобождении писателя, поясняла: «В восстановление монархии в России А. И. Куприн абсолютно не верит и лично является противником всякой власти»^<4>.

Из этого нетрудно заключить, что Куприн был несвободен от анархистских настроений, впрочем, в полне объяснимых в то время. Ему, как и большинству писателей, было нелегко разбираться в сложностях, противоречиях и подлинной сути ежедневно происходившего. Надо признать, что не способствовали выработке и утверждению новых гражданских взглядов Куприна и горьковские политические статьи «Несвоевременные мысли», которые еженедельно печатались в газете «Новая жизнь» с апреля 1917 года по июнь 1918 года. Г. Плеханов сравнивал эти статьи с эпистолярной публицистикой Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями». В статьях Горького, действительно, высказывались очень уже несовременные мысли. Куприн, конечно же, регулярно все это читал. В одной из своих статей, называвшейся «Где конец?» (июнь, 1918), он искренне признавал, что многое не понимает, но хочет понять все: «Я все-таки пытаюсь разобраться в том клубке, в который спуталась нынешняя русская действительность»^<5>. Он стремился быть до конца честным публицистом, писателем.

4

Эта противоречивость взглядов на происходящее, представлений и суждений об окружающем, о стремительно меняющейся современности, естественно, не могла не сказаться на беллетристических произведениях Куприна после октябрьского времени. Их совсем мало: за год написано лишь пять рассказов. И в каждом из них — чаще всего в подтексте — улавливается своеобразный отклик на современность, неустоявшийся авторский взгляд на нее. В числе написанных уже в советское время рассказов следует считать рассказ «Царский писарь», предположительно датируемый январем — началом февраля 1918 года^<6>. В авторском отступлении (главка вторая) есть любопытные рассуждения о своеобразии текущей жизни и современной русской литературы.

Куприн отмечает исключительный динамизм современности — бросающуюся в глаза «уторопленность жизни, которая не течет, как прежде, ровной, ленивой рекой, а стремится водопадом, увлекаемая телеграфом, телефоном, поездами-экспрессами, автомобилями и аэропланами, подхлестываемая газетами, удесятеренная в своей поспешности всеобщей нервностью» (VII, 241—242).

Соответственно напряженности и стремительному бегу времени меняются искусство, литература и формы живого разговорного языка, устного слова: исчезает «простое и милое искусство» неторопливой беседы и нарочито замедленного повествования — с деталями событий и подробностями описаний, а это сказывается на жанровой природе литературных произведений. По словам писателя, в современной литературе «стал редкостью большой роман: у авторов хватает терпения только на маленькую повестушку» да еще на рассказ, в драматургии «четырехактная комедия разбилась на четыре миниатюры», а что касается устного рассказа, то он «сократился до анекдота в двадцать слов», потому что у людей «совершенно пропало умение и желание слушать» и не хватает терпения дочитать до конца толстую книгу.

Свое умение вести рассказ неторопливо, в непринужденно-раскованной манере писатель демонстрирует в «Царском писаре», где повествование-исповедь идет от лица главного героя — старого и многоопытного военного писаря Кузьмы Ефимыча. Рассказчик — герой, с детства вымуштрованный в школе кантонистов, со смешанным чувством собственного достоинства и скрытой горечи вспоминает о том давнем времени, когда «во всем господствовало однообразие и равнение направо» (VII, 243). Он гордится тем, что принадлежит к «геройскому, вымирающему племени» царских писарей, добросовестных в работе, педантично исполнительных и в совершенстве владеющих искусством писать официальные бумаги складно, по форме правильно и каллиграфически красиво — «почерком крупным, ясным, чистым, круглым и весьма разборчивым, без нажимов, хвостов и завитушек». Рассказчик любуется делом, в которое он привык годами вкладывать всю свою душу, но сквозь его профессиональное самолюбование своим высоким писарским мастерством в словах Кузьмы Ефимыча — этого «обломка старины», живого «свидетеля николаевских времен» — слышится и сожаление о рано погубленном и безрадостном детстве, и отвращение к жестокости со стороны его учителей. «Сколько я из-за этого рондо жестокой учебы принял, так и вспомнить страшно», — признается Кузьма Ефимыч, рассказывая, как учитель чистописания за малейшую неточность в начертании буквы больно и безжалостно бил его — «сграбастает тебя за волосы на макушке и учнет в бумагу носом тыкать...». (VII, 244). Осуждает ли царский писарь деспотизм, произвол и жестокость николаевских времен? На сознательное осуждение зла он не осмеливается, ибо в душе остался таким же рабом, каким его сделали с детства.

На этой почве у Кузьмы Ефимыча — острейшее столкновение с внучкой. Она негодующе говорит ему: «Твой Николай был палач... коронованный убийца, душитель слова и мысли, жандарм Европы!»; он всю Россию «исполосовал розгами и залил кровью, на три века остановил страну в развитии, унизил и оподлил ее хуже всякого рабства!». Что на это отвечает своей внучке царский писарь? Вслух — ничего: ни возражений, ни одобрения. Он признается: «Умом знаю, что Глашенька права, но вот тут, в груди, в душе-то, не могу, не смею его осуждать. Как родился его рабом, так рабом и подохну» (VII, 246).

Куприн раскрыл в «Царском писаре» психологию человека, смутно сознающего несправедливость старого режима власти и в тоже время внутренне сломленного, духовно приниженного, лишенного смелости, силы воли и даже желания стряхнуть с себя груз прошлого, перестать быть рабом, признать правду неожиданно изменившейся жизни и безбоязненно принять ее. Так, в рассказ воспоминание о прошлом врывается современность с ее тревогами, противоречиями и колебаниями, которые ощущал автор в людях своего круга и в самом себе.

О том, что в первые месяцы после революции Куприн испытывал внутреннюю неустойчивость и нередко находился в «разбросанных» чувствах, можно судить и по его другим произведениям. Любопытно сопоставить два одновременно созданных рассказа — «Гусеница» и «Гатчинский призрак».

О времени работы над первым рассказом известно из письма Куприна к редактору журнала «Огонек» В. А. Бонди, которое он писал 13 февраля 1918 года: «Вот Вам рассказ «Гусеница». В нем 400 строк по 43 буквы в строке. Простите: расписался, хотя и сжимал себя всячески. Ну, да там как-нибудь... Хорошо бы корректуру»^<7>. Рассказ предназначался в первый февральский номер «Огонька», но, видимо, запоздал в него по вине редакции, и Куприн с беспокойством обратился к тому же адресату: «Я видел № 1. Там нет моего рассказа. Если еще есть время, пришлите, пожалуйста, корректуру... Ах, как бы я отполировал рассказ. И вовсе без переделок, а так пятью, шестью ловкими штришками»^<8>. По-видимому, Куприн «полировал» рассказ в корректуре; в печати же он появился спустя ровно месяц после того, как был написан^<9>. Из переписки с редактором «Огонька» видно, что Куприн придавал своему рассказу особое значение.

И в самом деле, рассказ «Гусеница» чрезвычайно важен в творческой биографии писателя периода гражданской войны. Его пафос — в прославлении героизма русских женщин-революционерок. Рассказчик, от лица которого ведется повествование и в котором виден сам автор, с благоговением произносит имена Веры Фигнер и Веры Засулич, как-то по-особенному тепло вспоминает хорошо ему знакомых севастопольских героинь эпохи первой революции — Нину и Наташу, говорит о многих славных девушках и чудесных женщинах, красивых своими революционными делами, чистотой души, непоколебимой твердостью убеждений и мягкой женственностью. У них спокойные и простые лица, выражение любви и доброты в глазах; они преданны высокой идее до последнего биения сердца и презирают смерть, мысль о которой была для них «совсем привычным, второстепенным, будничным вопросом» (VII, 225).

Этими чудесными качествами наделены не только знаменитые героини революционного подполья, ставшие уже историческими, почти легендарными личностями, но и самая обыкновенная женщина Ирина Платоновна — героиня рассказа. Только благодаря ее находчивости, смелости, бескорыстной готовности служить другим и рисковать собою во имя общего дела была спасена жизнь матросам с крейсера «Очаков», расстрелянного адмиралом Чухниным. Куприн воспевает будничное мужество русских женщин в дни первой революции. В «Гусенице» легко узнается Куприн как автор пламенной статьи «События в Севастополе» и ряда прекрасных рассказов тех героических лет. И вот что поразительно: чуть ли не в один день с рассказом «Гусеница» был написан рассказ «Гатчинский призрак»; в рукописи стоит дата: 12 февраля 1918 г.