С рукописью названного рассказа произошла та же история, что и с рукописью «Юнкеров». Еще в мае 1915 года Куприн заявил, что им написан рассказ «Драгунская молитва» и отослан в редакцию одной газеты, но там не был напечатан: «Очевидно, или не пропустила цензура, или же затерялся на почте». Куприн собирался «в ближайшие же дни» заняться возобновлением рассказа<1>. Это обещание не удалось тогда исполнить. Спустя год с лишним — в июле 1916 года — рассказ без ведома и разрешения автора был в черновом виде опубликован в московской газете «Вечерние известия»<2>, о чем сообщила одна из петроградских газет: «...совсем на днях появилась неоконченная его «Драгунская молитва», в черновом, в неоконченном, в досадном виде, к огорчению и автора, и его друзей, и его читателей...»<3> Очередное упоминание в печати о работе Куприна над рассказом относится к концу сентября 1916 года<4>.
По-видимому, рассказ был закончен в декабре 1918 или в январе 1919 года. Это известно из печатного сообщения критика А. Измайлова: «А. И. Куприн написал рассказ „Драгунская молитва“. Он выйдет в иноземном русском альманахе „Окно“»<5>. Однако в ту пору рассказ не появился. Покидая Гатчину осенью 1919 года, Куприн, по всей видимости, оставил там или утерял рукопись рассказа; в его записной книжке того времени есть пометка: «Драгунская молитва».
Очевидно, уже в дни, когда он из Ревеля ехал в Финляндию, Куприн вспомнил о рассказе, может быть, намереваясь заняться работой над ним. Но лишь много лет спустя — в начале тридцатых годов — Куприн заново восстановил его, причем в рукописи имеются три варианта заглавий этого рассказа: «Драгунская молитва», «Последние рыцари» и «Гибель рыцарей». Куприн окончательно остановился на заглавии «Последние рыцари». Рассказ напечатан в парижской газете «Возрождение» весной 1934 года<6>.
Одно из несомненных достоинств рассказа «Последние рыцари» — насыщенность событиями и стремительность их развития. Нет тут длиннот, столь частых в «Юнкерах»; форма повествования предельно сжата, а между тем автор охватил значительные отрезки времени, сказал очень много об исторической эпохе и успел проследить почти всю жизнь главных героев. При кажущейся неторопливости и обстоятельности описаний повествование течет вольно, быстро и непринужденно, как в лучших рассказахэтого писателя.
В «Последних рыцарях» Куприн окунулся в родную ему стихию армейских военных будней, но не для того, чтобы восторгаться ими, а для того, чтобы еще раз резко осудить карьеризм, тупоумие и бездарность генералитета и штабных царских офицеров. Полны негодующего пафоса саркастические слова о «великих стратегах генерального штаба, заседающих в Петрограде и никогда не видавших войну даже издали». Один из героев рассказа, взгляды которого всецело разделяет автор, возмущенно говорит: «Я еще в японскую войну громко настаивал на том, что нельзя руководить боями, сидя за тысячу верст в кабинете; что нелепо посылать на самые ответственные посты, по протекции, старых генералов, у которых песок сыпется и нет никакого военного опыта; что присутствие на войне особ императорской фамилии и самого государя ни к чему доброму не ведет» (VIII, 539).
Но именно они, бездарные и тупые люди — эти «великие стратеги генерального штаба» и особы императорской фамилии — фактически руководили армией во время русско-японской и германской войн, они разрабатывали кабинетные планы операций, на деле приводившие к поражению и позору, они были виновниками гибели тысяч храбрых солдат и офицеров, и они же «каркали, как вороны», когда инициативные боевые офицеры осмеливались проявлять самостоятельность, презрительно именуя последних «некомпетентными храбрецами». Такое «воронье карканье» раздалось в ответ на предложение талантливого и бесстрашного генерала Л. совершить смелый кавалерийский рейд в тыл немцев и добиться того, чтобы перенести войну на территорию Германии,— «сделав, таким образом, наше положение из оборонительного в наступательное и взяв <...> инициативу боев в свои руки, как это делали великие русские победители в прошедшие века». Там, наверху, плохо знали истинное положение на фронтах и не умели координировать действия армий и воинских частей. По этой причине, рассказывает Куприн, так трагически и позорно закончился известный рейд армии генерала Ренненкампфа в Восточную Пруссию в августе 1914 года: «Его не поддержали вовремя и его полет затормозили те же штабные карьеристы»<7>. Да и на других фронтах русская армия зачастую оказывалась битой только из-за тупости, бездеятельности, а иногда и прямого предательства штабных офицеров.
Штопать дыры, «наделанные правящим классом и подхалимством теоретиков», призваны были все новые и новые воинские пополнения. Никто не принимал в расчет жизнь солдат, которых безрассудно подставляли под огонь врага, обрекали на бессмысленную смерть. «Эти кабинетные колонновожатые, будущие русские Мольтке,— с сарказмом пишет Куприн,— любили щегольнуть фразой, говорящей о беспредельной суровости власти и о безграничности кровавых военных мер, способствующих достижению успеха <...>. В их современную науку побеждать входили страшные железные формулы и термины: «бросить в огонь дивизию», «заткнуть дефиле корпусом», «вялое наступление такой-то армии оживить своими же пулеметами» и так далее (VIII, 530). Куприна и положительных героев его рассказа глубоко возмущает невнимание военных властей к солдату, преступное безразличие к его личности, презрение к «боевым единицам», составляющим силу и мощь русской армии в целом. Те, кто руководил армией, часто говорили «о психологии масс» вообще, но по обыкновению совсем забывали психологию русского солдата, недооценивали «его несравненные боевые качества, его признательность за хорошее обращение, его чуткую способность к инициативе, его изумительное терпение, его милость к побежденным».
В тех воинских частях, где ценят и уважают солдата, где «выветрились даже невинные подзатыльники», где твердо исполняют неписанное правило, согласно которому бить солдата «нельзя даже в шутку и никогда нельзя гадко говорить о его матери»,— там царит высокий боевой дух, там каждый солдат достоин восхищения. «И что за люди! — восхищенно говорит Куприн о солдатах одного полка.— Молодец к молодцу. Рослые, здоровые, веселые, ловкие, самоуверенные, белозубые...» (VIII, 534).
Это оттого, что в том полку командир обращается с солдатом «без оранья глупого, без злобы и без злопамятства». Солдат в бою — «в деле» — проявляет удивительную сообразительность, находчивость и смекалку, какую проявил, например, казачий урядник Копылов. В рассказе выражено твердое убеждение в том, что из массы мужиков-хлеборобов «можно вырастить и воспитать армию, какой никогда не было и никогда не будет в мире» (VIII, 528).
На разумных и гуманных принципах держатся отношения к солдатам капитана Тулубеева и генерала Л., выведенных в рассказе положительными героями. Первый из них подкупает отсутствием тщеславных помыслов, простотой и скромностью, честностью и великодушием. Это он, капитан Тулубеев, отказался от завидного места в генеральном штабе и предпочел вернуться в свой полк. Он служил в армии по призванию, из любви к «стремительной профессии» кавалериста. Тулубеев нашел себе единомышленника в лице генерала Л., имя которого солдаты произносили «с корявым, суровым обожанием», потому что при всей своей строгости генерал был на редкость справедлив и отзывчив: он отличался глубоким «знанием военной науки, распорядительностью, находчивостью, представительностью и замечательным умением обращаться с солдатами».
Двум этим строевым командирам противостоит в рассказе «молодой князенок». Это — особа императорской фамилии, «неудачный отпрыск великого дома», один из «юных великих князей, уже успевший прославиться в Питере кутежами, долгами, скандалами, дерзостью и красотой» (VIII, 533). Находясь в полку генерала Л. в чине младшего офицера, молодой «князенок» ведет себя самым «зазорным, позорным и непотребным» образом. Генерал Л., человек очень прямой и независимый, не посчитался с «отпрыском» дома Романовых и строго наказал развязного «князенка». Правда, генералу Л. «крепко досталось» за это, но в глазах офицеров и солдат еще больше вырос его авторитет. В таком освещении предстала царская военщина и русская армия в рассказе «Последние рыцари».
Сразу после появления в печати рассказ Куприна вызвал возмущенные нападки со стороны белой эмиграции. Куприна обвинили в том, что он оклеветал «победоносную русскую армию». Некто Георгий Шервуд в письме на имя редактора газеты «Возрождение» назвал купринский рассказ пасквилем и делал следующий вывод: «„Последние рыцари“ как нельзя более подходят к одной из советских газет, где и будут, несомненно, перепечатаны, но в „Возрождении“ — в том органе эмигрантской печати, который мы привыкли считать выразителем здоровых и чистых государственных взглядов,— как можно было напечатать весь этот вымысел?» Белогвардейский офицер Шервуд счел необходимым обратиться через «Возрождение» с открытым письмом к автору «Последних рыцарей». Шервуд заключил, что «Последними рыцарями» Куприн перечеркнул роман «Юнкера» и другие свои произведения периода эмиграции и снова вернулся на путь обличения.
Каждая строчка этого письма пропитана чувством глубочайшей ненависти, вражды к писателю, осмелившемуся в эмиграции заговорить языком неприкрытой правды о старом режиме и старой армии. Белоэмигранты почуяли, на «чью мельницу льет воду» Куприн, который оказался «неисправимым» и трудно «перевоспитуемым» во враждебном русскому народу духе. Письмо положило начало открытому шельмованию автора «Последних рыцарей».
8
С этого времени усилилась травля Куприна, возросла отчужденность между ним и «правоверными» эмигрантами. Куприн острее ощутил свое одиночество — страшное одиночество человека, потерявшего родину и лишенного друзей.
Скитальческая жизнь изгоя сделалась для писателя невыносимой. Всем его существом овладела ностальгия — чувство ноющей, физически ощутимой тоски по родной земле, болезненно обостренной любви к ней. Это чувство осложнялось у Куприна сознанием собственной большой вины перед народом и опасением того, что он — «великий грешник перед родиной» — не будет прощен и что Советское правительство, может быть, не разрешит ему вернуться домой.
«...Самая мысль о возможности возвращения в Советскую Россию,— признавался Куприн,— казалась мне несбыточной мечтой»<8>.
<1> А. И. Куприн о литературе — Стр. 333.
<2> Вечерние известия — 1916 — 29 июля — № 1047.
<3> Писатель и его продавец // Биржевые ведомости — 1916 — 9 августа
<4> Кавказское слово — 1916 — 30 сентября — № 216.
<5> Измайлов А. Что делается в литературе // Вести, литература — 1919 — Январь-февраль — № 1—2 — Стр. 8.
<6> Возрождение — Париж, 1934 — 4, 6 марта — № 3196, 3198. В советской печати рассказ «Последние рыцари» впервые появился в двухмесячнике «Наш современник» — 1962 — Март-апрель — № 2 — Стр. 126—134 (публикация и послесловие Ф. И. Кулешова).
<7> Следует заметить, что в неудаче восточно-прусской операции и в разгроме немцами первой русской армии, которой командовал Ренненкампф, повинно было не только верховное командование, неумело и беспомощно руководившее ходом этой операции, но виноват был и генерал Ренненкампф, проявивший преступную медлительность в продвижении на Кенигсберг. Благодаря покровительству царя, Ренненкампф остался безнаказанным за поражение армии и гибель солдат (потери двух армий составили 200000 человеки 1950 орудий).
<8> Литературная газета — 1937 — 5 июня — № 30.
|
