О творчестве Куприна » Кулешов Ф.И. Творческий путь А. И. Куприна. 1883—1907
    » Глава IV. Писатель и война

Глава IV. Писатель и война

Разразившаяся 1 августа 1914 года мировая война породила в среде русской буржуазно-дворянской интеллигенции — в том числе художественной — настроения великодержавного шовинизма и черносотенного национализма.

Монархисты и кадеты, царские министры и думские депутаты от главных политических партий, явные и скрытые реакционеры разных мастей объединились и слились в одном хоре одобрения действий и политики царского правительства в войне с Германией.

К голосу идеологов реакции с первый дней войны дружно присоединились либералы. От них не отставали очень многие из вчерашних демократов. Славо словием войне была заполнена буржуазная пресса всех идеологических оттенков и политических направлений. Публицисты и философы, декадентствующие поэты, прозаики и драматурги, не так давно увлекавшиеся «проблемами пола» или напускавшие на читателя туман мистики и мрачного пессимизма, теперь, в дни войны, вслед за официальными лицами усердно выискивали «формулу оправдания» кровавой бойни, в которой повинен был и русский царизм, наперебой старались разжечь в народе «патриотические чувства». Дело изображалось так, будто виновницей всех бед является только кайзеровская Германия, первая напавшая на Россию, чтобы поработить ее народ и унизить достоинство русской нации, а война со стороны царской России есть война оборонительная, направленная на защиту «отечества, нации и государства», война в интересах всего народа. Именно так и писалось: «Нынешняя война с самых первых ее дней есть в нашем сознании война народа. Войну ведет не русское правительство, не русское войско,— ее ведет страна»^<1>.

Исходя из этого тезиса, буржуазные публицисты, вроде М. Гершензона, громко взывали к необходимости сплотиться вокруг трона, забыть «вражду партий, корысть сословий, оппозицию власти...»^<2>. Возрождались обветшалые славяно-фильские идеи «мессианской роли» России в отношении «единоверных и единокровных братьев-славян», которых, дескать, надо защищать от угрозы «тевтонского порабощения», чем и было, якобы, озабочено правительство и армия «белогоцаря».

В пропаганде реакционных идей усердствовали не только испытанные, «маститые» ренегаты типа В. Розанова, П. Струве, Булгакова или Гершензона. «Ударился в политику» и Леонид Андреев, обронивший тогда свой афоризм: «Война — во спасение»^<3>. Андреев стал в изобилии сочинять казенно шовинистические статьи, беллетристику и пьесы, а уж заодно принял и редакторство сразу трех отделов — литературного, театрального и критического в реакционной газете А. Протопопова «Русская воля», которая финансировалась магнатами российского капитала, поддерживалась охранкой и являлась рупором крайне правых идей.

Откровенно милитаристские лозунги выкрикивал Н. Гумилев^<4>. Азартным трубадуром войны был С. Городецкий. В своих напыщенно риторических стихах он возглашал о том, что Россия воюет не то «за правду божью»^<5>, не то «за спасенье братьев — страждущих славян»^<6>, а на языке прозы выразился более определенно и воинственно: «Мы по-другому думаем, подругому чувствуем, иначе любим. И это так понятно! Война очистила нас, как огонь»^<7>. В сущности то же самое наперебой твердили Ф. Сологуб, М. Арцыбашев, Б. Лазаревский, М. Кузмин, Вяч. Иванов, А. Ремизов и другие литераторы, в большинстве своем активно сотрудничавшие в реакционном суворинском журнале «Лукоморье» и в «Русской воле». Жрец «чистого искусства» К. Бальмонт, подчеркнуто замкнутая в себе Анна Ахматова, жеманно развязный Игорь Северянин, рационалистичный В. Брюсов — каждый из них так или иначе отдал поэтическую дань богу войны. А. Толстой готов был видеть в войне против Германии некое «знамение освобождения и мира», утвердившееся «на знаменах всех союзных полков»^<8>. Не отставали и Е. Чириков, и И. Шмелев, и Б. Зайцев. Даже и В. Маяковский в первые месяцы войны не устоял перед общим дурманом и сочинил одно за другим свыше полусотни лубочных двустиший, пророчивших скорую и легкую победу русских над проклятыми пруссаками^<9>.

Курьезным литературным документом первых дней войны является составленное И. Буниным открытое письмо-обращение «От писателей, художников и артистов», напечатанное в сентябре 1914 года и содержавшее выражение чувств протеста русской художественной и научной интеллигенции против зверств германской армии^<10>. Это воззвание, в сущности оправдывавшее войну России против Германии, подписали: И. Бунин, А. и В. Васнецовы, К. Коровин, Д. Овсянико-Куликовский, Ф. Шаляпин, П. Струве, Скиталец и другие писатели, артисты, художники. Курьез тут в том, что среди подписавших, словно по какому-то недоразумению, стоял и также имена М. Горького и А. Серафимовича.

Правда, этот шаг М. Горького был опрометчивым, и он сам безоговорочно осудил его буквально через три дня, впрочем, не публично, а в частном письме: «...а вот протест литераторов против немецких зверств — подписал в торопях, и это меня очень мучает...»^<11> О том, что Горький «осрамился, подписав поганую бумажонку российских либералишек», писал в конце октября Ленин^<12>. Имея в виду это печатное выступление интеллигенции, В. И. Ленин, отметив его «фальшь и пошлость», писал тогда, что оно является «шовинистски-поповским протестом против немецкого варварства»^<13>. Почему? Не потому, что не было проявлений варварства и зверств со стороны полчищ кайзера,— они были! И сам Ленин тоже писал о том, что империалистическая война грозит ввергнуть Россию и всю Европу в состояние варварства и что не исключена возможность гибели цивилизации как следствия мировой войны, но при этом он со всей определенностью сказал, что нынешняя война «поставила человечество перед дилеммой: погубить всю культуру и погибнуть или революционным путем свергнуть иго капитала, свергнуть господство буржуазии, завоевать социализм и прочный мир»^<14>. Альтернативой варварству и войне должна быть революция, борьба за социализм. В статье «О национальной гордости великороссов» Ленин писал в декабре 1914 года: «...нельзя в XX веке, в Европе <...>, „защищать отечество“ иначе, как борясь всеми революционными средствами против монархии, помещиков и капиталистов своего отечества, т. е. худших врагов нашей родины...» ^<15> Шовинистическими протестами против немецкого варварства делу не поможешь.

Многие русские писатели слагали громкие гимны войне и проклинали зверства врага, а некоторые из них, сбросив с себя демократические и гуманистические «доспехи», охотно переоделись в офицерский мундир и ушли на фронт.

Все это дало основание Д. Бедному сказать в 1916 году, что в дни войны: Быт описатели российского болота Преобразилися в Тиртеев^<16>.

Убежденными врагами войны стали пролетарские поэты «Звезды» и «Правды», А. Серафимович, М. Горький и его соратники по антивоенной «Летописи», а с начала 1915 года — и В. Маяковский. Они вели настоящую борьбу против военной идеологии, систематически разоблачали захватнические планы империалистов всех воюющих стран, боролись за превращение войны империалистической в гражданскую. Отрезвление постепенно пришло и к некоторым из тех демократических литераторов, которые в начале войны горячо ее славословили.

2

Казенно-шовинистические настроения в первые военные дни охватили и Куприна: он оказался ничуть не лучше многих своих литературных коллег, что добровольно «преобразилися в Тиртеев». У него не было понимания войны как продолжения политики насильственными средствами, и он не улавливал какой-либо связи между возникшей войной и социально-политической борьбою внутри воюющих стран. Он был далек от мысли о том, что война есть неизбежное следствие классовых противоречий и непримиримого антагонизма буржуазных государств, алчно жаждущих передела колоний и захвата новых территорий, и что поэтому она неотвратима в эпоху господства эксплуататоров. Сами эти политико-экономические термины и формулы воспринимались им как нечто отвлеченно-теоретическое, мало интересное, не всегда понятное и в общем чуждое его мышлению. Куприн мог бы сказать о себе то же самое, что много лет спустя после первой мировой войны писал Арнольд Цвейг о европейской интеллигенции своего поколения: «Мы тогда не понимали того, что именно эта система экономического угнетения привела и к войне... Мы верили мировым проповедям царей и кайзеров... Мы стали солдатами, и каждый защищал свою родину, свое отечество»^<17>.

Будучи в полном неведении относительно истинных причин войны, Куприн всерьез и совершенно искренне полагал, что царская Россия нисколько не повинна в том, что на фронтах льется кровь,— во всем виновата только кайзеровская Германия, по своей природе кровожадная, коварная и жестокая. В открытом письме австрийскому писателю Артуру Шницлеру он заявил в сентябре 1914 года, что нынешняя война вызвана «природной немецкой самонадеянностью, самовлюбленностью и жестокостью ради жестокости»^<18>. Не империалистические хищники из-за золота вцепились один другому в горло и послали на смерть сотни тысяч людей, а столкнулись две культуры и две нации: дикари-немцы вознамерились истребить кротких, мирных славян, вздумали «запугать окружающие народы, внушить им понятие о силе, могуществе и беспощадности германской нации». В статье «О войне», из которой взяты эти слова, Куприн писал, что интеллектуальная сущность немцев «немногим отличается от сущности средневекового варвара», что на русских двинулись вооруженные до зубов, злобные и мстительные современные гунны. Он так и выразился: «Против нас идут полчища диких, некультурных гуннов, которые будут все жечь и уничтожать на своем пути и которых надо уничтожить до конца»^<19>. Имея в виду всех немцев, а не германских милитаристов только, Куприн в письме к Ф. Батюшкову (от 14 февраля 1915 года) называет их «разбойниками с большой дороги», «профессиональными убийцами», «насильниками над слабыми и осквернителями святынь», пишет, что «Германия обнаружила с угрожающей, омерзительной, жестокой ясностью истинное лицо своей пресловутой культуры», что поведение немцев является наглым попранием «чистых, священных, высоких законов христианского человечества». Гнусным зверствам врага Куприн противопоставляет идеи человеколюбия, гуманизма, добра и справедливости, формулирует «неколебимые моральные законы», обязательные для всех наций, целых армий и отдельных людей: «Это — безусловное уважение к раненым и убитым воинам <...> это милость к людям, имевшим несчастье попасть в плен. Это неприкосновенность жизни и чести мирных жителей завоеванной страны <...>. Это — всегдашнее рыцарское отношение к женщинам, детям, старикам и больным. Это — опущенная сабля и склоненное ружье перед белым флагом и перед Красным Крестом»^<20>.