О творчестве Куприна » Кулешов Ф.И. Творческий путь А. И. Куприна. 1883—1907
    » Глава V. В дни великих потрясений

Глава V. В дни великих потрясений

1

Сильное душевное потрясение Куприн ощутил в дни февральской революции, которую он горячо приветствовал. Падение царского режима в России было воспринято им как осуществление давно желанных политических свобод. Это придало ему энергии, возбудило желание быть деятельным участником изменившейся политической жизни страны. Лучшей формой такой деятельности для него стала публицистика.

Его статьи появляются то в одной, то в другой газете. 10 мая 1917 года он подписывает с издателем газеты «Свободная Россия» А. М. Эрьяновым договор, по которому обязался за все время работы в этом органе не принимать участия в других петроградских газетах^<1>. Вскоре Куприн делается соредактором «Свободной России», регулярно ведет в ней злободневный фельетон «Пестрая книга». После закрытия «Свободной России» (июль, 1917) Куприн в августе перешел в газету «Вольность», впрочем, больше не связывая себя обязательством не писать в других изданиях^<2>. С весны 1917 года он сотрудничал также в газете «Петроградский листок».

Политическая программа газет сводилась к защите буржуазно-демократических свобод и поддержке деятельности Временного правительства. На позициях защиты и восхваления правительства Керенского стояли эсеры, кадеты и меньшевики, отводившие буржуазии решающую роль в революции. Меньшевики и эсеры были против Советов как органов государственной власти рабочих и крестьян, против ленинского курса на перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую, против лозунгов, стратегии и тактики большевиков в период между февралем и октябрем. Рупором меньшевистско-эсеровских идей были и те органы печати, в которых сотрудничал Куприн после февральских событий.

Конечно, Куприн не был ни эсером, ни меньшевиком. В детали и тонкости политических споров и борьбы между большевиками и их идейными противниками он не вникал. В эти дни, как и прежде, у него не было той ясности, четкости, строгой очерченности взглядов на политические события, которые так нужны публицисту, раз уж он взялся их обсуждать в печати. Отсюда — бросающаяся в глаза противоречивость, путаница и ошибочность суждений в его публицистических статьях на страницах «Свободной России», «Вольности», «Петроградского листка». Восторженно приветствуя политические, гражданские свободы, он в то же время пугался возможных «крайностей» революции, боялся того, что в своей ненависти народные массы бессмысленно уничтожат многими веками накопленные духовные и материальные ценности. Отстаивая право народа на землю, хлеб и мирный труд, Куприн в тоже время признавал необходимым продолжать войну до победы над Германией, писал о том, что после свержения ненавистного народу самодержавия все граждане России должны проникнуться сознанием необходимости оборонять отечество от врага. В этом вопросе он объективно смыкался с эсерами и меньшевиками, громко именовавшими себя «революционными оборонцами».

2

«Оборонческие» настроения Куприна в какой-то степени сказались в тех немногих его художественных произведениях, которые были написаны в промежуток между февральской и Октябрьской революциями. Внимание писателя привлекли военные летчики. Им он посвятил написанный в конце марта 1917 года очерк «Люди-птицы»^<3>. В основу очерка положены впечатления от многократных встреч и тесной дружбы с летчиками гатчинской военно-авиационной школы. Куприн проникновенно говорит о бесстрашии летчиков, не знающих «ни оглядки на прошлое, ни страха за будущее, ни разочарований, ни спасительного благоразумия» (VII, 126), подробно, с любовью описывает один из полетов над военным аэродромом в Гатчине. Летчики для него — «смелые, живые и гордые люди», похожие на «свободных и сильных птиц», которые, «дерзко попирая всемирные законы самосохранения и земного тяготения», легко и бесстрашно взмывают в голубую высь. «...Как живописна в них беспечная и благородная, страстная и веселая, какая-то солнечная и воздушная любовь к жизни!» (VII, 126),— патетически восклицает автор. Русской авиации он пророчит великую будущность, видит в ней символ свободы человеческого духа. Конкретных эпизодов и картин военных сражений в очерке нет.

По-видимому, незадолго до Октябрьской революции Куприн написал свой первый военный рассказ «Сашка и Яшка», упоминаемый в письме к А. Измайлову от 23 сентября 1917 года ^<4>. Опубликован он был уже после революции, в феврале 1918 года. Куприн, можно сказать, сдержал свое обещание написать о войне «не раньше ее окончания, когда будут подведены итоги»^<5>. И хотя окончательные итоги к тому времени еще не были подведены, но война уже приближалась к своему завершению. Куприн в «Сашке и Яшке» изобразил невыдуманных, живых, обыкновенных людей, совершающих на войне подвиг, вовсе не думая ни о наградах, ни о славе, ни о том, что они-то и есть настоящие герои. Речь идет о высоком самообладании и мужестве военно-морского летчика года (ИРЛИ, ф. 115, оп. 3, ед. хр. 171). Александра Прокофьева. Осколком бомбы ему изуродовало левую ногу, и первой его мыслью, когда он осознал беду, была мысль о том, сможет ли он опять вернуться в строй. Прокофьеву ампутировали ногу, а он озабочен одним: сможет ли сейчас, с деревяшкой, послужить своей родине? Словно предвосхищая подвиг советского летчика Маресьева, купринский герой — одноногий летчик Прокофьев — вступает в воздушный бой с врагом и сбивает несколько германских самолетов. Обо всем, что делает этот храбрый, волевой и удивительно живучий человек, Куприн рассказывает как-то подчеркнуто буднично, просто. О рассказе «Сашка и Яшка» можно сказать авторскими же словами: «Он прекрасен тем, что глубоко правдив, жив, ярок, меток и весь в движении».

Вообще же художественное творчество в писательской деятельности Куприна накануне Октября играло роль второстепенную, уступив место газетной публицистике.

3

Октябрь и гражданская война явились очень трудным испытанием для писателей и всей интеллигенции дореволюционной России. Трудность для них состояла в правильном уяснении ими смысла, значения и характера происшедших социальных потрясений и перемен. В большинстве своем писатели, как и вообще русская интеллигенция, не поняли величия и новизны того, что в Октябре совершил рабочий класс, трудящиеся страны под руководством большевиков.

Часть писателей оказалась в лагере прямых врагов молодой республики Советов. Сравнительно немногие приняли революцию без колебаний и сразу же встали в ряды строителей нового государства, новой культуры и литературы. Гораздо больше было литераторов, которые заняли некую срединную, выжидательную позицию: они не нападали на революцию и ее завоевания, но и не проявляли видимого желания открыто и активно сотрудничать с Советской властью, с большевиками.

В этих литературных кругах — как вспоминает М. Шагинян — «просто не понимали, что можно ощущать Октябрьскую действительность любовно и положительно, не верили в желание работать для революции...»^<6>.

Неверие в необходимость своей работы для революции особенно сильно ощущалось среди писателей в первые месяцы Советской власти. Все это справедливо применительно и к Куприну. Цели революции и ее историческое значение он понял по-своему. Октябрь представлялся ему какой-то гигантской пугачевщиной, которая рушит все на своем пути, сеет анархию, творит произвол, беззаконие. Всюду ему виделась лишь стихия разрушения, но он не уяснял внутренней закономерности событий и не понимал созидательного начала, заложенного в революции. В гражданской войне, которую навязали освобожденному народу враждебные революции силы, Куприна пугали невиданно острые формы классовой битвы, пролитие человеческой крови, казавшееся не нужным, бессмысленным.

Куприн в эти годы находился в окружении буржуазной интеллигенции — «растерянной, отчаивающейся, стонущей, повторяющей старые предрассудки, запуганной и запугивающей себя»^<7>. Жил он в Гатчине, изредка наезжал в Петербург. О том, что в действительности происходит «там, во глубине России», ему было известно так же мало, как и многим другим столичным интеллигентам, «Мы были до смешного не осведомлены о внешних событиях,— признавался Куприн уже в эмиграции,— не только мы, уединенные гатчинцы, но и жители Петербурга»^<8>.

Еще меньше он был осведомлен о том, как настроены рабочие, красноармейцы, трудовое крестьянство, что они думают о Советской власти и как к ней относятся. Ни в армии, ни на фабриках и заводах, ни в одной деревне после Октября ему не пришлось побывать и, значит, он не мог видеть новое в изменившейся после революции жизни. Писатель не умел — говоря словами Ленина — «простым наблюдением отделить разложение старого от ростков нового»^<9>. Оторванный от революционной борьбы народа на фронтах гражданской войны, он мало чем отличался от тех писателей, о которых в 1918 году А. Серафимович писал, что они переживают великие события «только по газетам да по клубным разговорам, брюзжат, да изредка на прогулке, в трамвае, мимоходом в кучке собравшихся на улице поймают два-три слова и идут по ним строить свои брюзжащие статьи и картины»^<10>. Глаз и ухо улавливали преимущественно отрицательное, что было на поверхности грандиозных событий: голод, разруха, болезни, грабежи, неустроенный быт... Кого во всем этом было обвинять? Конечно, новую власть, большевиков.

У Куприна отношение к большевикам и большевизму было двойственным, противоречивым. Противоречивость эта наложила свой отпечаток на публицистические выступления писателя, на его художественное творчество, на всю его деятельность в течение двух лет после Октября.

До середины 1918 года он очень часто выступал с фельетонами и статьями в газетах «Молва», «Вечернее слово», «Петроградский листок», «Петроградский голос», «Утренняя молва», «Эра». Идейная позиция Куприна, его политические взгляды достаточно отчетливо выражены, например, встатьях «Законный срок» и «У могилы», написанных в июне 1918 года. В них Куприн признает великое историческое значение революционного учения коммунистов о построении бесклассового социалистического общества, хорошо понимает величие и неизбежность большевизма для всего человечества. Он писал:

«Большевизм, в обнаженной основе своей, представляет бескорыстное, чистое, великое и неизбежное для человечества учение»^<11>. Его восхищала революционная целеустремленность большевиков, которые во главе с Лениным «проявили через Советы пламенную энергию». Для него было очевидно, что большевики твердо верят в то, что на их стороне — «огромная и святая правда», и потому они так самоотверженны и бесстрашны; у них есть ясная цель, они готовы отдать жизнь «ради величайших и святейших планов широкого будущего». За это они достойны нашей глубокой симпатии: к лучшим из них — заявил Куприн — «я отношусь с истинным уважением». Очень высоко он ценил ум, благородство, смелость Ленина и его соратников по подполью и революции.